Репетиции спектакля начинаются немедленно. Сцены из «Дней Турбиных» прослаивают действие. И по мере того, как Максудов, внося правку за правкой, разрушает пьесу и попутно разрушается сам, Габриа ведет свой диалог с публикой. Во-первых, юный режиссер Фома Стриж (изумительная травестийная роль Анны Мигицко), которому поручены «Турбины», умеет, как выясняется, не только лавировать между руководителями и присягать на верность Театральному Октябрю, но и уж точно смотрел и не по разу «Лес» и «Ревизора» Мейерхольда и научился ставить спектакли. Никаких кремовых штор, как и абажура, и изразцовой печи в его «Турбиных» нет, гостиная располагается в безликом помещении, где мог бы восседать и начальник ОГПУ, и чиновник наркомата, требующий, чтобы театр «заряжал бодростью».
Но вот актеры начинают обживать эти стены: появляются не просто часы с «башенным» боем, но воспоминания об отце семейства Турбиных, их купившем, не сами по себе стол и белоснежная скатерть, а вместе с заветом умершей год назад от тифа матери «дружно жить». И актеры, которые, пока их не требовал к священной жертве Аполлон, льстили, ябедничали, кокетничали, занимали и не отдавали деньги, вдруг преображаются в людей с исконными вековыми представлениями о достоинстве и чести.
Важным вдруг окажется не то, что по настоянию Ивана Васильевича будет вымарана сцена зверски-жестокого и совершенно бессмысленного убийства еврея (которую Габриа так кстати ввернул в сюжет), а то, что седой красавец Алексей Турбин — Олег Федоров возьмет на себя ответственность произнести: «Народ против нас, значит, белому движению конец» и адресует не юнкерам, а сегодняшнему залу: «Я на свою совесть принимаю всё и отправляю вас домой». Абсолютно пьяный Мышлаевский — Всеволод Цурило не позволит себе ничего, за что ему потом пришлось бы извиняться — это называется моральный кодекс на генетическом уровне. Большой ребенок Лариосик Антона Падерина проявит удивительный дар быть рядом в трудную минуту и своей непосредственностью разряжать обстановку любой сложности. Николка — Сергей Филиппович, чтобы заглушить все приближающиеся взрывы, будет вращать и вращать ручку патефона, не давая умолкнуть голосу, тянущему «Я помню чудное мгновенье…». И страшный мир настоящего отступит перед чарами прошлого, которое даст пусть недолгую, но передышку от тревог.
Центром турбинской вселенной окажется Елена Лауры Пицхелаури, совсем не привычная — без мягкости в движениях, без копны рыжих волос, прямая, как струна, не только внешне, но и по сути: не способная ни юлить, ни врать, ни таить то, что на уме. Но при этом на редкость женственная и изящная в стильном черном платье с бархатными вставками (пора уже сказать, что за все буквально сросшиеся с актерскими образами костюмы в спектакле отвечает Елена Жукова). И мужа своего, штабного капитана Тальберга, она считывает с порога и не то чтобы обвиняет или упрекает, а констатирует как факт, чтобы не тратить время на пустую болтовню: «Ты бежишь».
Тальберг здесь тоже вовсе не типичный, он совсем не похож на крысу. Евгений Филатов играет его уютным гедонистом. Но крысой он от этого быть не перестает, просто смысл метафоры крысиного бегства в спектакле Габриа корректируется: крыса здесь — этот тот, кто выбирает любой вид эскапизма исключительно ради комфорта, ставя его в иерархии ценностей на первое место. У Турбиных ценности другие, потому они остаются, и, хотя сыгран только первый акт пьесы, нет сомнения, что слова Елены о том, что кому-то придется умирать, и это будут не те, кто бегут, касаются всех без исключения оставшихся героев, что бы ни значило это страшное «умирать».
И не случайно актрисе, играющей Лену, в спектакле выбрана фамилия Бомбардова. Это тоже режиссерский знак: в «Театральном романе» такой героини нет, но есть Вася Бомбардов, и это, по свидетельству Елены Булгаковой, — образ собирательный: это сам Булгаков и лучшие из молодых артистов МХАТа. То есть в логике спектакля Романа Габриа в эпоху катастрофы возможны только два пути: путь крысы и путь, ведущий прямиком в твой личный ад. Его выбирают все обитатели гостиной Турбиных, включая и слегка опереточного Шервинского — Виталия Куликова, и вряд ли кого-то может обмануть спетое ими «Смело мы в бой пойдем за власть Советов».
Тут Иван Васильевич первый бы крикнул «Не верю!», кабы к нему как раз в этот момент не явилась бесовская парочка — на сей раз в костюмах сотрудников ОГПУ: причем герой Вахи возникает с телефонным аппаратом, командует герою Мигицко: «Встать!» и только после того вручает трубку с очень коротким проводом, поставив телефон на пол, так что глава первого театра страны вынужден разговаривать с первым лицом страны, согнувшись в три погибели, отчего и интонации и тексты рождаются соответствующие (биомеханика).
сцена из спектакля «Театральный роман»
Источник:
Юлия Смелкина / Театр имени Ленсовета
Ну а Максудова в финале ждет аудиенция у Самого. Причем происходит она на черном снегу за большим турбинским столом, место которого на сцене заняла большая пушка. Михаил Боярский в портретном гриме вождя народов — мастерское камео артиста. Этот тиран знает, чем сразить наповал балагурящего из последних сил Максудова. Габриа отыскал для такого случая цитату из письма Сталина драматургу Билю-Белоцерковскому: «Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы». Будь неврастения писателя не так запущена, он бы, верно, разгадал немудреную манипуляцию, но долгое умирание сделало его слишком уязвимым. Так что Колецкий снимает с головы шляпу, словно бы сжимается всем телом до ничтожно малой величины, и ныряет в шляпу как в бездну.
Это внятная точка спектакля. И совершенно непонятно, зачем после этого сообщать публике, что автор оставил свой роман недописанным. Единственное, что, как мне кажется, стоило бы рассказать людям в качестве эпилога, так это что «Дни Турбиных» на сцене МХАТа пережили своего автора, шли при аншлагах 15 лет вплоть до июня 1941 года и за то время были показаны 987 раз, справляясь с исключительной сложности задачей — сохраняя эталон нормального человеческого поведения, разыгрывая среди тотальной подлости и двойных стандартов театральный «роман без вранья».
Жанна Зарецкая, специально для «Фонтанки.ру»