Казаки потеряли свою вольность, превратились в упорядоченное войско и оказались со своими кунаками по разные стороны баррикад. Теперь они — враги. Лука радостно принимает поздравления и ждет креста от начальства за свой «подвиг». В начале спектакля для него убийство — тоже молодечество, лихость, удаль. Иван Батарев органичен в своей роли: он жонглирует топорами, хлещет вино баклагами, рубит шашкой огурцы на лету, совершает невероятные акробатические трюки — так, что дух захватывает! Убить чеченца для него — это метко попасть в мишень, не более. И если на протяжении повести Лука остается верен себе, то в спектакле он переживает душевную драму и переосмысливает происшедшее. Он четырежды повторяет рассказ, как «Я абрека убил!», но с каждым разом в этом монологе все меньше бахвальства и все больше страха от осознания того, что убил — абрека, человека. Лука пытается утопить тоску в вине, но убитый является ему, подменяя собою живых, — страшный, безмолвный, вечный укор. Айдар Заббаров сумел показать ужас войны, не нагромождая горы трупов, — тактично, деликатно, но так, что зрителя пробирает до мурашек. Эти сцены, как стоп-кадры, остаются в памяти. Вот тишину заполняет жужжание мух, кружащихся над мертвым третий день телом чеченца, за которым пришли родные. А вот Лукашка и брат убитого — одни в целом мире, в черном космосе сцены — сплелись белыми мускулистыми телами в последней, смертельной для обоих схватке, словно два древнегреческих атлета на краснофигурной амфоре.
— Да, я изменил финал повести: герои не стреляют друг в друга, а борются. Эта сцена должна быть красивой, для того чтобы зрителям стало страшно. Два красивых, молодых, полных сил человека хотят друг друга убить — зачем? Разве это не абсурд? Но тем не менее этот абсурд повторяется снова и снова. В спектакле есть персонаж, к которому неоднозначно зрители отнеслись — спецназовец из 1996 года. Да, признаю, ход на грани фола. Но я все-таки оставил эту сцену. Омоновец в полной амуниции времен первой чеченской войны внезапно вылезает, словно из-под земли, из самого ада, и попадает в рай на земле: лето, жарко, девушки, танцуя, давят виноград. И рай, и ад — по сути, одно и то же место, Чечня. Разница только в том, идет ли сейчас война.
Омоновца никто не видит, кроме немой Степаниды — сестры Луки (актриса Тоня Сонина). В спектакле — это гений места, девушка, которая словно ведет параллельное существование, видит и слышит то, что не могут остальные. Она угощает гостя из страшного будущего виноградом, солдат садится рядом, съедает его, докуривает сигарету — все это в абсолютной тишине, только рация настойчиво просит помощи. Так же молча солдат исчезает. Временной портал закрывается. — Переговоры по рации — настоящие, — говорит режиссер. — Это записи 7 марта 1996 года, когда боевики атаковали блокпосты и укрепрайоны в Грозном, где находились подразделения внутренних войск МВД. Они уступали наступающим в численности, были окружены и уничтожены. Это очень тяжело слушать: российские бойцы просят о помощи, а ее нет. Девушки сначала отказывались участвовать в этой сцене, потому что при первых же звуках рации их начинали душить рыдания.
«Полно вам, казаченьки, горе горевать» Ткань спектакля затейлива и узорчата, однако не рвется, не разделяется на отдельные орнаменты. «Беглец» пропитан музыкой — старинными казачьими песнями, кавказскими танцами. Несмотря на это, спектакль не превратился в фольклорно-этнографическую зарисовку. Песни и танцы вписаны в темпоритм спектакля настолько органично, что их не воспринимаешь как нечто отдельное. — Мы очень благодарны музыкальному руководителю спектакля, нашему консультанту и педагогу Игорю Петрову, — говорит режиссер. — Игорь Евгеньевич — руководитель Клуба традиционной казачьей песни «Петров вал». Он занимался с нашими актерами, учил их петь народные песни так, как их поют на Кавказе, по-настоящему. Об этом Игорь Евгеньевич знает все, поскольку много раз бывал в фольклорных экспедициях на Северном Кавказе. — Песни терских казаков не похожи на песни донских, кубанских или волжских казаков, — уточняет Игорь Петров. — Они строже, печальнее, веселых песен немного: на границе некогда веселиться, все время надо быть начеку. В спектакле звучат песни, можно сказать, современные — им от 100 до 200 лет. А старинные — те, которым от 300 до 1000 лет. Конечно, научить ребят петь аутентично за 2 месяца было невозможно. Да это и не нужно, наверное: у театра свои задачи и законы. Но для ребят это был новый опыт, надеюсь, песня станет для них помощником: у них сложился коллектив, песня помогла им спаяться, значит, они смогут развиваться дальше в этом отношении самостоятельно.
— Игорь Евгеньевич — удивительный человек. Он учил нас петь без нот, «подключал» нас к песне на интуитивном уровне, — говорит Римма Саркисян, исполнительница роли Устеньки и режиссер по пластике. — А кавказской лезгинке мы с Иваном Батаревым (Лукой) учились у Нурмагомеда Гаджиева, художественного руководителя ансамбля «Имамат». Там собрались невероятные ребята, они танцуют на высоком профессиональном уровне и знают танцы всех народностей Кавказа! Нам было очень интересно входить в эту культуру, в этот совершенно особый мир, мы просто получали удовольствие от занятий. А еще мы заказали у ребят ичиги — мягкие кожаные сапоги, в которых танцуют лезгинку, их привезли для нас из Дагестана.
Бесконечная диагональ Казаки на сцене живут насыщенной жизнью: воюют, поют, танцуют, любят, ссорятся, пьют, и все это громко, ярко, бурно, через край. Зрители в первых рядах то отряхиваются от брызг чихиря, то ловят куски огурцов, то зажмуриваются от блеска сабель, мелькающих перед самым носом. Все по-настоящему, все происходит здесь и сейчас, у нас на глазах. Сценография спектакля, в противовес бурлящим эмоциям, лаконична и даже аскетична: зрители сидят по обе стороны диагональной сцены, протянувшейся от входа в маленький черный зал до закулисного выхода. Сцена представляет собой нагромождение разновеликих деревянных ящиков, которые превращаются то в гроб, то в чемодан приехавшего в станицу Оленина, то в подвал, где хранится невероятное количество домашнего вина.
— Помост из ящиков сложился благодаря Толстому: в повести казаки сетуют, что солдаты, которых в деревню пригнали, все заставили своими вещами. А в чем они перевозили оружие и амуницию? Да в таких вот ящиках. А еще казаки обсуждают, что солдаты будут мост через Терек строить — вот такой мост-помост многофункциональный мы и построили. Диагональ принципиально не заканчивается, если вы обратили внимание: актеры убегают и вбегают на сцену с обеих сторон. Так появляется в станице в начале спектакля Оленин — и уходит в конце. Я выбрал для спектакля первое толстовское название повести — «Беглец», потому что Оленин везде чувствует себя чужим: и в Москве, и в казачьей станице. На самом деле он бежит от себя — его путь еще не закончен.
Саида Данилова