В наше время театры не пустуют. Народ потянулся к театру. «Чехов. Хочется жить!» - афиша дразнит, манит. В мире, полном тревоги, хочется почерпнуть радости, приобщиться к витальности, заразиться волей к жизни.
Новый спектакль Анджея Бубеня в Театре им. Ленсовета появился в самом конце сезона. В июне спектакль шёл без антракта и оказался действом большого удельного веса. Несколько человек сбежало. Но опытный театрал и сам бы мог догадаться: Чехов, из авторов шагнувший ещё и в заглавие композиции по рассказам, гарантированно выведет тебя из зоны бездумного релакса.
Да-да, именно: хочется жить! Но не можется. Во множестве сюжетных преломлений, в высверкивающих гранях, резких переключениях копится нешуточная драматическая энергия. Возникает единая коллизия, по сути трагедийная.
И ведь тотальное неблагополучие заложено уже в названии. Цепь рассказов со сквозным, характерным чеховским мотивом житейской непреодолимой пошлости связывается в сложно организованный сценический текст. «Пошлость» мутирует в трагедию.
Когда-то – впрочем, не так уж и давно, когда Бубень был главным режиссёром Театра на Васильевском, - среди внушительной, памятной обоймы его постановок были чеховские «Водевили», не похожие ни на какой из множества кочующих по нашим сценам вариантов («Медведь», «Юбилей», «О вреде табака»...) по одной причине: это был цельный спектакль большой формы, как если бы обнаружилась ещё одна полнометражная пьеса классика (кстати, у этого режиссёра в Варшаве была отличная постановка «Дяди Вани»). Тогда, в «Водевилях» смешное было смешно гомерически! Но и драматизм целого выходил далеко за рамки сценических самоигральных миниатюр.
На ленсоветовской сцене смешные люди чеховских рассказов с их нелепыми проявлениями, уже более столетия вызывающие заразительный, но и снисходительный смех, превращаются в Гамлетов, причём без малейшей натяжки. Отсюда лаконичнейший, с нотой гротеска, пластический рисунок, подчеркивающий не бытовой смысл сюжетов, на фоне задника, по которому скользят, клубясь, проекции «живых картин» - шедевров мировой живописи.
Что тут делают Босх, Ван Гог? Мировая культура – во фрагментах, «осколках» - становится фоном новейшей игры. Чехов переведён в другую тональность, соответствующую грозным вызовам времени. Театр давно доказал и силу предвидений, и исключительную пластичность чеховских текстов, актуальных на каждом новом витке и нашей жизни, и меняющейся театральной эстетики.
Люди пытаются перекричать судьбу. В самом деле, сценическое существование семерых артистов (Олег Андреев, Анастасия Дюкова, Евгения Евстигнеева, Александр Кудренко, Виталий Куликов, Антон Падерин, Лаура Пицхелаури) невероятно энергетически заряжено. Словно скульптурная композиция дуэтов и соло, соответствующих чеховским рассказам, - цепь ударных, крупных актерских планов.
Многие из этих текстов широко известны, почти хрестоматийны, - тем разительнее их сценическая переоркестровка. Самоочевидный и самоигральный комизм уже не вводит в искушение, уступает место острой рефлексии.
Обыденность, опаленная незатухающим пожаром, кристаллизуется в свою противоположность – осознание трагичности бытия в принципе. Ощутим экзистенциальный резонанс всей этой гирлянды персонажей с их историями. Как когда-то казалась невозможной лирическая поэзия после Освенцима, так и здесь кончается уют «Пёстрых рассказов» на фоне раскатов приближающейся неизвестности.
В новом сезоне «Чехов. Хочется жить!» идёт с возрастающим успехом у публики. Мощный месседж, первоначально не отпускавший от начала до конца круто замешанного действия, теперь не столь неотступен: в спектакле появился антракт. Зрительская аскеза осталась в прошлом. Что-то утрачено с этим посягательством на целостность композиции. Музыкальные прослойки в действии (за них отвечает композитор Виталий Истомин) были своего рода зонгами, музыкальным перпендикуляром среди энергичной эстафеты чеховских сюжетов, как стала таким контрапунктом и панорама-коллаж мировой культуры, внеличный фон всего действия (видеохудожник Дмитрий Мартынов). Сейчас отличный вокал Евгении Евстигнеевой всё так же входит существенным мотивом в сценический текст, сопровождая его вплоть до музыкальной коды, - но в то же время, пожалуй, служит неким люфтом, возможностью перевести дух, переключением напряжения.
Сама по себе лирическая тема, входящая на сцену с этим пением, и не должна претендовать на первый план: что Лаура Пицхелаури, из сюжета в сюжет претерпевающая сокрушительные «обломы» судьбы; что контрастные явления Виталия Куликова, то жалкого, то яростного; что страдательный стоицизм героинь Анастасии Дюковой – всюду главным становится истовое столкновение персонажей с глухой стеной бытия. Каждый из семерых артистов, составляющих атлетичный ансамбль этой постановки, ведёт свою относительно самостоятельную линию, которая не сводится к сумме образов персонажей.
Первое, что мы слышим в спектакле, когда выходит к публике Александр Кудренко, - фрагмент рассказа «Крыжовник». Спор Чехова с толстовскими «тремя аршинами земли» (потребными разве что для трупа, человеку же «нужен весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все особенности своего свободного духа»…). Здесь зачин действия, та максималистская недостижимая планка, которая, тем не менее, задаёт условия игры. Далее в такой роли «от театра» выходит Олег Андреев, причем участие в игровых эпизодах не отменяет активного присутствия этой «планки», заданной театром в начале. Доведена до максимальной остроты, до гиперболы почти гоголевской энергетическая отдача артистов в собственно сюжетных кусках. Впечатляющи в этом смысле «Дипломат», «Купе», «На чужбине/Горчица», - впрочем, следовало бы назвать все звенья этой прямо-таки кованой цепи эпизодов, каждое из которых большого удельного веса («Толстый и тонкий», «Размазня», «Хористка», «Чёрт», «Госпожа NN», «Психопат»…). Не раз и не два после очередного такого «звена» в зале раздаются аплодисменты мастерству и выразительности артистов.
Само актерское существование здесь - не привычное разыгрывание сценок, а значимые звенья единой композиции - не занятые в эпизоде артисты остаются на стульях, стоящих в ряд у задника. Так же, как и всё в этой постановке, этот приём здесь, конечно же, не рудимент «литературного театра», а элемент сложно выстроенного актерского существования. Артисты выходят к нам, зрителям, не с многажды обкатанными хрестоматийными сценками о пошлости жизни, а с глубоким посланием о человеке как таковом - в жизни как таковой, и в то же время «здесь и сейчас». Смыкаются времена, и затёртая до дыр чеховская «Лекция о вреде табака» не просто вновь раскрывает Чехова как предтечу театра абсурда; здесь уморительный и жалкий подкаблучник вырастает в сильнейшую фигуру экзистенциальной растерянности… потерянности…
И такое переинтонирование проделано режиссёром и актёрами в этой постановке от начала до конца. Увенчивается же вся эта сюита из чеховских сюжетов евангельской притчей: Антон Падерин (рассказ «Студент») пересказывает историю о Петре, трижды отрекшемся и опомнившемся, когда уже было поздно, - как тянущийся и тянущийся вечный сюжет человечества. В финале все артисты по одному исчезают в некоем портале, в открывающемся проёме экрана (надо, наконец, упомянуть сценографа Полину Белову и художника по свету Дениса Солнцева).
Так что ж насчет пресловутой воли к жизни, и способен ли театр помочь справиться с проблемами, повысить жизненный тонус? Значительный и честный разговор театра с современным человеком в зале придаёт силы справляться с жизнью. А уж парад сильных актёрских работ действительно производит впечатление едва ли не атлетическое.
Надежда Таршис
