Тело актрисы живет при этом отдельной жизнью — вздрагивает от грубых, липких прикосновений, съеживается, пытается сопротивляться, но в конце концов словно бы само, повинуясь животному инстинкту самосохранения, делает выбор между «тайными, временными прелюбодеяниями и узаконенным, хорошо оплачиваемым прелюбодеянием постоянным», которое «заканчивается для девяти женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и смертью». Это говорит уже Катя-рассказчица, закапывая в пепел свой девичий наряд и одновременно вынося приговор обществу, не только прежнему, поддерживающему существование публичных домов, но и нынешнему, в котором отсутствует закон о домашнем насилии. Секрет безусловной победы актрисы в роли — как раз в этом строго выверенном сочетании телесного (тут актрисе сильно помогает её хореографический опыт) и интеллектуального существования одновременно.
За без малого четыре часа действия исчерпывающих образов, придуманных и воплощенных с болью и даже яростью, что не отменяет замечательно остроумных сатирических эпизодов и типов, набирается достаточно, чтобы перевести Айдара Заббарова из молодых постановщиков в зрелые режиссеры. Этот 32-летний парень обращается с романной формой, как фокусник, эффектно преобразуя многословный нарратив в монтаж театральных аттракционов, попадающих в яблочко. Этот опыт он приобрел и обкатал, ставя на больших сценах Татарстана возвращенную татарскую прозу, где, кстати, женской теме уделялось немало места.
Вот толпа мужчин в отутюженных фраках и сюртуках и в белых масках животных, скрывающих лица — свиней, козлов, котов, кроликов — танцуют в пьяном угаре в борделе под главную тему Джастина Гурвица из «Вавилона» Дэмьена Шазелла (эта эксцентричная ритмичная музыка, прошивающая спектакль, словно бы хохочет над людскими слабостями, одновременно подгоняя действие), а вот они же, только сняв маски, уже рассаживаются на лестнице слева, чтобы с важными лицами исполнить роль присяжных в суде, но при этом забыть добавить в заключение ключевую деталь (что Катя не имела умысла убить) и обречь героиню на четыре года каторжных работ.
Коронная роль в этой сцене принадлежит артисту — корифею здешней труппы — Александру Новикову, играющему председателя суда. Фирменная скороговорка судей, превращающая их речи в нечленораздельную абракадабру, ни для кого не новость, и ощущение она стабильно оставляет тягостно-безнадежное. Новиков превращает эту скороговорку в роскошный трюк, демонстрирующий, помимо прочего, безграничные возможности речевого аппарата актера, причем после оглушительного хохота и аплодисментов зала, Новиков заходит на второй круг, усложняя себе задачу чтением каждой новой фразы на тон выше. Вряд ли история театра знала настолько выдающееся воплощение фразеологизма «тараторит на одной ноте». И то, что эта сцена монтируется с Катюшиными комментариями о том, как удивляло ее, что судят ее мужчины, которых, в том числе и председателя, она привыкла видеть «в другом месте и в другом положении» и которые «столько раз смотрели на неё совсем другими глазами», добавляет объемную оптику, позволяет увидеть ситуацию как недопустимую системную ошибку.
Искусно играя разными оптиками, то погружаясь в социум, то держа его на вытянутой руке, как прозрачный кристалл, который еще и поворачивается разными гранями, Заббаров попутно складывает очень внятную «человеческую комедию» — историю Нехлюдова, решившего исправить не только свою ошибку, ставшую роковой для одной прекрасной девушки, но и общество в целом. Проживая этот путь своего героя, Илья Дель играет, пожалуй, лучшую роль в своей актерской карьере, хотя усилий на это артисту приходится затратить не меньше, чем китайским монахам на прохождение шаолиньского коридора смерти, с той разницей, что вместо убийственных механизмов на каждом сюжетном повороте на героя выскакивают монстры из светских салонов или чиновничьих кабинетов, которые выглядят абсолютно по-гоголевски. Тут и истеричная отвергнутая Нехлюдовым после встречи в суде с Катюшей невеста Мисси — Ася Прохорова, и её фальшивая насквозь манерная мамаша — Евгения Евстигнеева, и глава губернии Масленников, имеющий в прямом и переносном смысле всё, что можно поиметь — Виталий Куликов, и превратившийся в совершенного Ноздрева приятель юности Нехлюдова Шенбок — Антон Падерин, на посту обер-прокурора окончательно убедившийся, что продается и покупается всё.
Вообще из людей состоятельных и занимающих определённое положение в обществе приличными можно назвать лишь сестру Нехлюдова Наталью — Алену Баркову, которая неудачно вышла замуж (шарж на её самодовольного, ограниченного супруга — еще одна роскошная роль Александра Новикова), но сохранила в себе девочку с идеалами и готова поддержать брата во всех его безумствах — от раздачи земли крестьянам (по Спенсеру) до намерения во искупление собственной вины жениться на проститутке; и адвокат-дэцэпэшник Владислава Ставропольцева, проклинающего чиновников, не способных даже установить пандусы, но сохраняющий холодную голову в профессиональной работе и предостерегающий Нехлюдова от ненужных вопросов, вроде того, как это возможно — сажать людей просто за чтение Библии?
Гораздо больше достойных людей среди осужденных в каторгу. Про старуху Кораблеву Ирины Балай — тюремную Арину Родионовну, с самого начала не сомневаешься, что мужа топором она зарубила в порядке самообороны, а вот про Федосью Виктории Волоховой, которая выглядит, как Аленушка с советской шоколадки, долго гадаешь, что же привело её в острог, пока простодушный Тарас, с большой симпатией к персонажу сыгранный еще одним ленсоветовцем-корифеем Евгением Филатовым, не расскажет, что жена его хотела его отравить, а когда он вызволил её из острога до суда, простила и полюбила неистово, точно по национальному канону «от любви до ненависти».
Соединяет эти два мира, на которые раскололась жизнь Нехлюдова, уморительная Аграфена Петровна Галины Субботиной, одержимая идеей женить князя на Мисси и врываясь только что не в его мысли со всем необходимым для свадьбы, вплоть до белых голубок. Когда же она понимает, что свадьбе не бывать, то в безотчетном порыве разочарования сжимает шеи несчастным птичкам и переворачивает их вверх лапками.
Все эти персонажи — со знаком плюс и со знаком минус — так хороши и самодостаточны, что каждая сцена грозит превратиться в выходную арию, а действие — распасться на репризы, так что не мешало бы его слегка подтянуть. Но это, пожалуй, единственная претензия к спектаклю, все темы которого, включая и пронзительную лирическую, органично сходятся в выверенной, тихой, очень печальной, но и не без веры в лучшее будущее, финальной сцене.
Путь Кати и Нехлюдова станет общим в чисто духовном смысле, но лишь на короткое время. Катя раскопает цветастый платок и прикроет им арестантский «ёжик» волос, и герои, глядя в глаза друг другу, снова заговорят по-французски. Но хэппи-энда, как и у Толстого, не будет. Илья Дель в финальной сцене «Воскресения» выглядит стариком, по-собачьи усаживающимся у ног совсем новой Кати, которая кладет его голову к себе на колени и гладит с такой нежностью, что сомнений в её оживших чувствах быть не может. Но перед ней уже забрезжил новый путь, а его сковывает смертельная усталость души.
Эта преждевременная старость — расплата не столько даже за грехи юности, сколько за рыцарскую попытку героя побороть заведенный издревле в этой стране порядок, по которому «суд есть только административное орудие для поддержания существующего порядка вещей, выгодного высшему сословию», и поэтому он «казнит как тех, которые стоят выше общего уровня и хотят поднять его, так называемые политические преступники, так и тех, которые стоят ниже его, так называемые преступные типы».
Что до политических, то они в спектакле не появятся вовсе. И не только потому, что театру не за чем лишний раз подставляться в нынешние неспокойные времена. А потому что весь облик Кати в финале — спокойный, ясный, высветленный изнутри четким пониманием всех социальных диагнозов и сознанием дальнейшего пути, и ее фраза: «Таких прекрасных людей, как политические заключенные, я никогда не видела» — не требуют дополнений и комментариев.
Жанна Зарецкая, специально для «Фонтанки.ру»