Один знакомый петербургский критик после спектакля по Лоренсу Стерну «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» воскликнул: «Об этом нельзя написать! Театральная магия, и всё тут. Что еще скажешь?»
В самом деле, размышления о премьере Академического театра им. Ленсовета должны бы состоять из многих «не».
Скажем, «нормальный» зритель приходит в театр, чтобы узнать какую-нибудь увлекательную историю. «Тристрам Шенди» и в оригинале XVIII века - «обманка». Главный герой, Тристрам, обещает рассказать свою жизнь и страдания, но на протяжении девяти томов добирается до пятилетия этой жизни, постоянно отвлекаясь на посторонние вещи. Осколки, наброски, ассоциации - повествование движется, как пишут литературоведы, «скачкообразно». А уж в театральной версии, тем более, 800 страниц не перескажешь. Да и зачем? Впрочем, режиссер Борис Павлович не смущается. Он любит «нетеатрализуемый» материал («Лавр» Евгения Водолазкина в Театре на Литейном, «Город Эн» Леонида Добычина в МДТ). Это первое «не». Нет сюжета в привычном смысле.
«Не» второе. Молодой, не слишком любящий читать зритель приходит в театр за возбуждением. Ему нужен веселый, динамичный спектакль, полный неожиданностей и аттракционов. Смешные аттракционы по ходу действия, вроде, и встречаются, хотя их немного. Вот матушка Тристрама (Наталья Шамина) варит суп. Результат ее мало волнует - она и не смотрит, чем наполняет кастрюлю. Высыпает полностью содержимое склянок, баночек, а потом отправляет в посудину и упаковку, с удовольствием обгрызая при этом зеленый лук. Сыну достается в тарелке топорщащаяся пластмасса. Правда, Тристрам взял ложку и отложил. Скучно есть.
Бешеного темпа в представлении точно нет. Рассказчик (Тристрам Шенди - Александр Новиков) задумчив, рассеян, обидчив и лишь однажды пытается остановить словесный поток своего батюшки робким: «Папа!» Хотя герой, страдающий астмой (сам Стерн умер от туберкулеза), и сознает конечность жизни, но жизнь, в философском понимании, бесконечна. Она продлится за рамками двух с половиной часового действия. Куда торопиться?
Злополучный зритель заплатил деньги за развлечение, хотел бы послушать музыку, желательно популярную. И тут облом! То есть музыка есть, и даже хорошая. Однако композитор Роман Столяр стилизовал свое музыкальное сочинение под старину. Если и танцуют один современный, массовый (на шесть персонажей) танец, то это что-то странное, неопределимое. Мне почему-то запомнились гротескные движения Романа Кочержевского (дяди Тоби). Именно «странное». Странное, причудливое - главное ощущение от виденного и слышимого на сцене. Музыка XXI века «вколачивает» ритм. Здесь мелодия деликатна. Весь ансамбль драматических артистов играет на разных инструментах. Гитара Тристрама, флейта в руках милой служанки (Анны Гольдфельд) - она, кстати, прелестно, поет. Остальные четыре инструмента - ударные, но не бумкающие, а по-тихому выразительные, «фактуристые».
Нет отдельных номеров, шлягеров. Слово естественно перетекает в музыку, слово (стихи поэта Леонида Аронзона (1939-1970), прожившего 31 год и застрелившегося) сливается с музыкой. Нет нарочитости.
«Перетекания» определяют всю композицию спектакля. В каком времени происходит действие? В начале мы видим изящную картинку: стена здания в стиле XVIII века (в середине этого века роман и написан). На рококовых белых стульчиках рассаживаются действующие лица в «исторических» костюмах (художники Мария Лукка и Александр Мохов). Кринолины, фраки, старинный военный мундир. Какая архаика! А где же любезные нам футболки, майки, кожанки? В течение представления костюмы и ретро-парики остаются неизменными. Скажем, изысканная красавица Наталья Шамина порой застывает, будто на старинном фото. В то же время древняя архитектура незаметно на наших глазах разрушается, обнажая контуры металлических конструкций, а за ними мелькают кадры кинохроники (прежде всего, семейной) или какие-то абстрактные изображения, облака.
Ох, уж эти облака! Появляются то перед стеной, то сзади нее. «Приглашают» на себя присесть или пересесть с самолета, умчаться в никуда... Не случайно поэтесса Виктория Андреева полагает: Аронзон (соавтор Стерна в спектакле) «забрасывал лестницу в небо».
Впрочем, Борис Павлович, вопреки общей тенденции «забивать» визуальным текст, любит литературу и книгу. Об этом неоднократно заявлял. Да и не могла бы появиться эта «еретическая» постановка, если бы Павлович не был усердным читателем, к тому же немодного автора. «Кто в зале читал Стерна?» - строго вопрошала горничная Сюзанна. Никто не отозвался. Стерн не на слуху. И не только в XXI веке, но и раньше. В то же время он намного опередил свою эпоху. Стерн - импрессионист, абсурдист, и первый создатель «потока сознания» (своего рода, Джойс XVIII века).
Будучи «литературоцентричным», спектакль - не иллюстрация к прозе. «Тристрам» очень театрален, хотя передает жанровые особенности литературного оригинала, его иронию (что многим режиссерам, в том числе, и Павловичу, зачастую не удается). Исполнитель главной роли и, вероятно, советчик Павловича в театре, Александр Новиков, перед премьерой признавался: «Стерн далеко не всегда союзник театра». Отношения писателя с театром всегда двойственны. В сценическом тексте - парадоксальное слияние уважения к первоисточнику и в то же время дополнение романа Стерна поэзией талантливого, хотя и не слишком известного поэта Леонида Аронзона, наследника обэриутов. Сегодня его признают одним из лучших поэтов ХХ века. Непредсказуемая композиция автора XVIII века корреспондируется с зыбкой театральной композицией.
Представляю, как трудно было в процессе репетиций «вышелушить» смысл целого. Принципиально важен ужас актеров в финале первого действия: «Мы не знаем, что дальше!» Лоренс Стерн был дерзким новатором, отчаянным полемистом, хотя и служил священником. В эпоху Просвещения с ее культом разума, он создал грандиозную книгу о бессилии разума. Эта тема звучит в спектакле. И отец Тристрама, и мать бесконечно смешат своими длинными, псевдоглубокомысленными рассуждениями. Один из самых «ударных» эпизодов: монолог старшего Шенди (Федор Федотов) о белом медведе. Бесконечные вариации на тему о полярном звере напоминают «автоматизм языка» ранних комедий Эжена Ионеско. «Видел ли я когда-нибудь белого медведя? Мог ли я когда-нибудь его видеть? Предстоит ли мне когда-нибудь его увидеть?» и так далее минут пять. А как чудовищно неостановима «статистика» парижских улиц в устах миссис Шенди (урожденной Елизаветы Моллине)! Ее же брачный договор, лишенный какого-то юридического и любого другого смысла.
На мой взгляд, спектакль Павловича о бессилии разума и могуществе словоблудия. Как мы устали от него при общении с нашими СМИ, измучились на бесконечных совещаниях, слушая речи уважаемых политиков! Конечно, не только об этом речь. «Тристрам» - не памфлет. Филологи говорят о неожиданном сращении у Стерна эпоса и камерного сентиментализма. Гротескный комизм странным образом соединяется в романе и на сцене с нежностью (забытое в театре понятие) к частному лицу. Бедный обыватель пытается выжить, прожить во всеобщей атмосфере бессмысленности. Вспомним песню Сюзанны на слова Л. Аронзона: «Не ты ли, спятивший на нежном...».
Нежностью проникнут ночной разговор в сумерках искалеченного войной дяди Тоби Романа Кочержевского с его несчастной женой миссис Уодмен (Ольга Муровицкая). В википедийной статье о Стерне ее именуют «лукавой». Какое же лукавство может быть у молодой вдовы? Она вынуждена обходиться без естественных супружеских отношений. Все-таки «молодожены» ищут взаимопонимания, пути всепрощения. «Кто же не знает, сколько дети приносят нам несомненных горестей», - утешает себя вдова.
Нет необходимости «раздавать всем сестрам по серьгам». Как невозможно порознь анализировать игру музыкантов симфонического оркестра (если ты не дирижер). В прямом и переносном смыслах, ленсоветовцы играют слаженно, и это высшая похвала. Персонажи по-своему трогательны. И юный дурачок-папа («утонченный исследователь»), стремящийся к здоровью детей и наносящий вред собственному дитяте, и очаровательная мать с ее мечтательностью и невежеством («она женщина неученая»); решительная и в то же время трепетная служанка, влюбленный воин-инвалид Тоби («Любовь разорвалась надо мной, как бомба») и его натерпевшаяся от жизни подруга.
Спектакль пленяет общим настроением любви, абсурда и печали, хотя последней, похоже, больше. Я ожидал от «Тристрама» удивления и получил его. Лариса Луппиан строит репертуар в расчете на самого разного зрителя. Подобной стилистики в театрах города я не упомню. Постановка может нравиться или не нравиться, но, безусловно, она оригинальна и талантлива, интеллигентна. Поверхностному зрителю на представлении делать нечего. Педанту-филологу тоже. Это премьера не для всех, хотя и находит свою публику. Каждый выбирает свое удовольствие.
Спектакль заканчивается многоточием: на заднике-экране неуверенно шагает малыш, пытается овладеть трехколесным велосипедом. Куда он поедет, бог весть. Роман Стерна, писавшийся в течение семи лет, тоже остался незавершенным, несмотря на читательский успех.
А куда привел Вас рецензент? Откуда ж я знаю. Не ведаю, подобно моему другу-критику, как описывать театральный импрессионизм. А Вы?
Соколинский Евгений
