В ноябре Юрий Бутусов радует своих поклонников сразу двумя премьерами. В московском Театре имени Пушкина вышли «Барабаны в ночи», а в петербургском Театре имени Ленсовета, где он уже пять лет трудится главным режиссером, — пьеса-акция «Мама». Корреспондент «Известий» Евгений Авраменко встретился с героем месяца.
— Раннюю пьесу Брехта «Барабаны в ночи» вы предлагали Константину Райкину, когда он впервые пригласил вас на постановку в «Сатирикон»…
— Да, это было больше десяти лет назад. Я предложил три названия: «Сорок первый» Лавренева, «Макбетт» Ионеско и «Барабаны в ночи». Было у меня такое правило — я сам для себя его установил, — что нужно предлагать три варианта. Чтобы оставался какой-то воздух, наверное. И Константин Аркадьевич выбрал «Макбетта». Но Брехт не уходил из моего сознания. У меня есть свой «портфель пьес», багаж еще с институтских времен. Просто настал момент — и вот этот текст появился на поверхности.
— Брехт был недоволен собственным созданием и не включил его в собрание своих сочинений. А чем вам интересны «Барабаны...»?
— Мне как раз нравится, что в ней много каких-то ошибок, нелепостей, несуразностей (в хорошем смысле!), которые мне страшно симпатичны. Есть своя красота в этой неотшлифованности. Ранний Брехт словно швыряет краску на холст, не думая ни о сюжете, ни о смысле, но есть мощная экспрессия эмоционального выплеска. И это совпадает с моими недавними размышлениями о природе театральности.
— Теперь о петербургской премьере. Как вы набрели на «Маму» Аси Волошиной?
— Мы с Асей давно знакомы, это талантливый автор. Как-то я попросил ее показать что-то из недавних сочинений, и «Мама» меня обожгла. Подзаголовок у этого текста — пьеса-акция. То, что вы увидите, не совсем спектакль. Больше ничего про это не скажу.
— Тогда расскажите про «Комнату Шекспира», где вы в союзе с начинающим режиссером Романом Кочержевским соедините Шекспира и Достоевского.
— Да, мы хотим срастить столь, казалось бы, непохожих авторов, интуитивно уловить связь между «Сном в летнюю ночь» и «Братьями Карамазовыми». Может, поводом стало то, что и в одном произведении, и в другом действуют молодые люди; и тексты заряжены энергией молодости, любви…
— Достоевский для вас «свой автор»?
— Да, я его считаю своим автором и — не побоюсь такой наглости — даже близким человеком. Еще в институте я поставил его «Записки из подполья». Для меня Достоевский не мрачный. Вернее, не только мрачный, но и острый, шутливый, веселый писатель.
— В ваших планах, насколько мне известно, постановка «Гамлета». У этой пьесы было столько трактовок, что зрителя сложно удивить.
— Ну, я думаю, «Барабанами» его тоже не удивишь. Подумаешь, юношеское творение Брехта... «Гамлет» — прекрасная пьеса, и ее трактовки, возможно, не имеют для меня значения. Прежде всего она связана для меня с людьми, которые будут ее играть.
— Вы уже определились с актером на заглавную роль?
— Его еще рано называть, но да, я определился. А назначение на роль и есть концепция. Без живого человека сам по себе шекспировский текст еще ничего не значит. На его основе можно написать гигантскую экспликацию, но вне конкретных артистов это будут лишь «слова, слова, слова». Какой актер будет играть — красивый или нет, с положительным или отрицательным обаянием, — вопрос второстепенный. Главное, чтобы он был личностью.
— Когда вы ставили «Гамлета» в МХТ, назначение было довольно неожиданным. Гамлета играл Михаил Трухин, а Клавдия — Константин Хабенский, который вроде бы более «героичен».
— Какое странное утверждение... Мне лично никогда так не казалось. Так повернулась актерская судьба Хабенского, что он занял некую героическую нишу в сознании современников, но, слава богу, это не единственная зона, в которой Костя может и должен развиваться. Может, его главная сила как раз не в героическом направлении.
— Педагоги ГИТИСа и театрального института на Моховой говорят, что абитуриенты на вопрос: «Кто ваш любимый режиссер?» чаще всего называют вас. При этом вы никак не стимулируете зрительский интерес, скажем, при помощи специальных программ или отделов по работе с молодежью.
— Театр интересен спектаклями. Если в репертуаре есть хорошие спектакли, тогда и диалог с аудиторией будет, и дискуссии. Это моя позиция. При этом я ни в коем случае не осуждаю, даже приветствую театры, которые идут другим путем.
— Вас также нет и в соцсетях, хотя для некоторых режиссеров они уже стали инструментом театральной политики.
— Вот этого я принципиально не хочу. Не понимаю людей, всерьез обеспокоенных тем, сколько лайков получили их посты. Мне хватает зависимости от телефона. С одной стороны, соцсети это прекрасно: открывается другая реальность, масса информации… А с другой — можно стать рабом этой реальности, перестать чувствовать природу, и общение вживую утратит качество.
А живой диалог нельзя ничем заменить, вот почему театр будет всегда. Мне кажется, когда-нибудь людям надоест виртуальный мир, и они откажутся от него, сегодняшняя ситуация перейдет в свою противоположность.
— Что вам интересно помимо театра?
— Вот такие картинки рисую (показывает на стену кабинета). Рисовать я не умею совершенно, но люблю. Еще читать хочется бесконечно, тем более так много прекрасной литературы. Недавно открыл для себя Владимира Шарова. Жаль, времени на чтение не хватает.
Живя в Москве и добираясь, скажем, до МХАТа или Пушкинского театра, я часто прохожу через магазин «Москва». Через отделы с книгами, фильмами, музыкой идешь, как через фильтр. Только от одного осознания, в каком богатом мире культуры мы живем, я выхожу из магазина обновленный.
— Однажды вы заметили полушутя, что вас в родном театре любят, но не все. Как быть с теми актерами, кто не любит?
— Я не имел в виду актеров… Каждая ситуация двойственна. Бывает, что режиссера в театре любят, но любовь эта может увлечь на дно, и надо быть начеку. А бывает, что не любят, но если это разумно использовать, можно высечь творческую энергию.
Иногда не нужно входить в тесный контакт с людьми, которые тебе дороги, лучше держать дистанцию, сохраняя ощущение, что они прекрасны. Когда мы знакомимся с кем-то очень близко, может наступить разочарование. Вот еще почему, наверное, мне так важно ставить где-то за пределами своего театра. Сидя на одном месте, часто перестаешь чувствовать то, что происходит за окном, чувствовать жизнь...
— Этой осенью вам исполнилось 55 лет. Круглые даты побуждают вас взять паузу, что-то понять?
— А что понять? Некое переосмысление я делаю довольно часто, и это никак не связано с какими-то датами. Но в феврале в связи с продлением моего контракта в Театре имени Ленсовета я что-то внутри себя проработал, наметил дальнейшее движение, и в этом сезоне хочу работать очень плотно.
— Что вас порадовало в день рождения?
— Был теплый день. Меня поздравили близкие, и я пришел на работу в театр: кто-то постарался, и в афише стоял «Макбет. Кино». Я очень люблю этот спектакль. И я прыгал козликом там, на сцене.
— Как это?
— Ну я же там пляшу иногда (смеется). Но поскольку это массовая сцена, меня из зала никто не узнает. Но это так, баловство. Я же не артист...
