В 1997 г. молодой режиссер Юрий Бутусов выпустил в Театре имени Ленсовета нашумевший спектакль «В ожидании Годо». Двадцать лет спустя, уже в статусе худрука прославленной труппы, он поставил «Дядю Ваню» так, словно бы хрестоматийную пьесу написал не Антон Чехов, а Сэмюэл Беккет, – и это не выглядит вольным обращением с классикой. Режиссура лишь реализует абсурдистский потенциал чеховской драматургии с ее погруженностью в безвременье и действием без мотивов и последствий. Бутусов взрывает мерное течение классического текста – безжалостно вымараны несколько персонажей, членение на акты не соответствует каноническому, реплики с корнями выдернуты из диалогов и превращены в повторяющиеся словесные паттерны. Рваная ткань спектакля, этюдная номерная структура и нервный синкопированный ритм окончательно снимают инерцию восприятия заигранного и заслушанного до дыр материала.
Вместо людей, замечает героиня «Дяди Вани», кругом бродят какие-то серые пятна. Вопреки традиции, предписывающей вникать в чувства персонажей, Бутусов ставит трагическую клоунаду о том, как смешно, нелепо и безнадежно человек цепляется за маленькую жизнь, у которой нет решительно никакого смысла. Протагонисты спектакля общаются в основном через зал, их голоса звучат с сильным микрофонным усилением – так, что кажется, обращаются они не друг к другу, а к той бессмысленной воле, которой подчинена абсурдистская картина распадающейся реальности. Жизненный план драмы – нелепость существования, его пустота и безысходность – сыгран в эксцентричной, гротесковой манере, очень идущей артистам Ленсовета. «Ишь, громадные усы выросли», – говорит Евгений Филатов – Астров и с цирковой ловкостью проводит по лицу синей гуашью. Александр Новиков копирует пластику своего Войницкого с фронтмена «Аукцыона» Олега Гаркуши, монологи профессора Серебрякова в бесстрашном исполнении Сергея Мигицко кажутся позаимствованными из «Стульев» Ионеско – вот и верь после такого рассказам о том, что заслуженные и народные артисты неохотно идут на эксперименты.
Художник Александр Шишкин выстроил на авансцене выгородку с узкими дверными проемами – над некоторыми из них написаны имена чеховских персонажей. Но там, за дверями, – клаустрофобическое пространство, заваленное старой мебелью, мешками с мусором и прочим бытовым хламом, так что приходится ютиться на занявшем место первых рядов партера деревянном помосте: его наклон усиливает шаткость положения и без того утративших опору героев. В кульминации спектакля Соня возьмет в руки топор и примется крушить все вокруг, пока не сравняет дом Войницких с землей. Под занавес, конечно, прозвучат все положенные чеховские строчки – и про «небо в алмазах», и про то, что «мы отдохнем», но равнодушно внимать им будет лишь безразличный ко всему черный провал сцены. У Юрия Бутусова человеку не положено ни утешения, ни спасения – всех ожидает одна ночь, словно бы повторяет режиссер вслед за профессором Серебряковым. В новом петербургском «Дяде Ване» театр выглядит точь-в-точь так, как его описывал Чехов в «Лебединой песне»: бездонной ямой, могилой, в которой прячется смерть.
Санкт-Петербург
