Давайте признаемся: быть женщиной тяжело. Вдвойне - свободной женщиной художественного толка. Той, что чувствует себя исключительной. Такие женщины часто намеренно раздражают в себе струну неврастении, падают в обмороки, бреются налысо, надевают красные шаровары и начинают искать в районе пупка чакру, отвечающую за чувственные энергии. Они склонны к перепадам настроения, у них всегда если не депрессия, то меланхолия. Свободная женщина - тема XX века. Этот образ - интересной, немного исключительной, эксцентричной и депрессивной - стал частью масс-культуры. Он везде - от колонок в стиле Cosmo до «Секса в большом городе». В XXI веке в Европе и Америке (не в России) тема женской сублимации и исключительности во многом завершена. Элегантную черту подвел Ларс фон Триер, разрушив нашу планету силой женской «меланхолии»... Все это предисловие необходимо для дальнейшего разговора о премьере в театре им. Ленсовета «Тень дерева», где режиссер Мария Романова поставила текст драматурга Екатерины Нарши, в центре которого женщина. И не просто женщина, а исключительная и талантливая.
Екатерина Нарши - талантливый драматург, одна из первопроходцев Новой драмы, и она, безусловно, имеет свою тему - уход от мира людей, понимание своей непохожести, одиночество, в котором избыточной любовью облагаются бессловесные божьи твари, будь то кошка или дерево за окном. Главный персонаж «Тени дерева» (обозначенный в пьесе как Человек в комнате, и по всем признакам - это женщина) погибает от бессонницы в своей комнате, ощутив себя тенью дерева после того, как любимое дерево за окном спиливают. Текст 2003 года, переполненный поэзией, символами и образами. Он очень похож на самого автора. Кажется, что режиссер Мария Романова счастливо вздохнула, наткнувшись на это произведение, разглядев в главной героине свое альтер эго, и ей захотелось крикнуть: «Это про нас, девочки, таких вот исключительных!» Мы все, как героиня, не хотим выходить за рамки своего восхитительного тонкого мира в этот презренный большой, где нас не понимают, мы, как она, плачем, когда видим голых детей на улице, любим дерево за окном и жить не можем без его тени на полу. Иногда мы немного эксцентричны, выбрасывая из окон всякий мусор и привлекая внимание людей, но просто мы такие вот райские птицы, случайно залетевшие в бренный мир. Нас любят мужчины, но не могут быть с нами рядом. С нами тяжело, очень тяжело.
Иными словами, выбор текста, кажется, продиктован не его художественной ценностью, не новизной структуры и сюжетного хода, а темой, которая откликается в душе у режиссера. Что само по себе не плохо и не хорошо. Но для спектакля это обстоятельство становится ключевым. Поэтический текст очень опасен для сценической интерпретации. Особенно если пьеса не насажена на действие, а, скорее, напоминает выкрик-выплеск сознания героя: внезапно начавшись, все так же мгновенно обрывается, оставляя пять минут для эпилога, который расскажут-отыграют второстепенные участники этой драмы - Любимый человек, Нелюбимый человек и Кто-то по поводу мусора.
Возможно, режиссер не учла еще одного обстоятельства: современная русская драматургия развивалась до последних лет бешеными рывками и столь же быстро устаревала. И то, что в нулевых казалось откровением, спустя 10 лет выглядит выспренной поэзией. Это очень сложно - рассказать о границе между сумасшествием и поэтическим мировосприятием, на которой пребывает героиня, так, чтобы не слететь в манерность. И уж точно подобный текст не требует «удвоения». То есть, когда актер на сцене говорит «я тень дерева», ему не надо руками изображать раскидистые ветви. Поэзию хорошо бы очищать, обнажая ее ритмическую структуру, а не иллюстрировать, предъявляя разнообразие сценической фантазии.
Главная проблема спектакля - выбор этого странного текста, небесспорного в своих художественных достоинствах, который, при безупречном актерском ансамбле, все-таки не «сработал», а обнажил свои проблемные места, явился поводом для не слишком удачного, местами шаблонного и претенциозного, сценического рисунка. Режиссер, казалось, приложила все усилия, чтобы «осовременить», освежить текст, задать ему ритм: действие происходит на танцплощадке, в клубе, в репетиционной комнате - словом, в тех местах, где стоят синтезатор, колонки и усилители. В руках у героев микрофоны, и рок-н-ролльные запилы, сменяющиеся трансовыми композициями, мучают голову зрителя постоянно. Актеры выходят с зонгами и замечательно работают с музыкальной фактурой спектакля (не мешает ли такое музыкальное «богатство» тексту - вот вопрос!). Так что когда в предфинальной сцене во время объяснения женщины с любимым наступает тишина, то тебе, наконец, дают шанс расслышать актеров и рассмотреть, как они существуют вне чрезмерных сценических задач.
А существуют они замечательно, что говорит о способности режиссера собрать актеров и направить их в нужную сторону, но не об умении стопроцентно распорядиться этим богатством. Александр Новиков безупречно, начиная с первых реплик, взаимодействует с современным текстом остраненно, внеэмоционально, свободно, не делая карикатуры из своего персонажа, не драматизируя весьма плоско очерченный образ Нелюбимого человека, иногда позволяя просвечивать иронии. Режиссер показал прекрасную актрису (я готова ходить на Ольгу Муравицкую, обладающую редким, сложным внутренним рисунком, силой и хрупкостью одновременно, красотой и магнетизмом), играющую героиню - Человека в комнате. Резкий, интересный образ у Романа Кочержевского. И Марианна Мокшина-Бычковская деликатно и изящно существует в не очень необходимой роли Кого-то по поводу мусора.
Ольга Муравицкая, безусловно, отыгрывает тот образ, который зафиксировал драматург и который так ценен режиссеру, выполняет режиссерские задачи: размазывает помаду по лицу, раздевается до сорочки и надевает чулки на руки, а перчатки на ноги, выворачивает наизнанку пальто, демонстрируя полное отвержение мира, свою инакость. Но подобное внешнее усиление режиссером темы «исключительной женщины» кажется немного детским, наивным по сравнению с тем «жанром», в котором существует Муравицкая с партнерами - Новиковым и Кочержевским. Они разыгрывают взрослую лирическую историю о людях, которые любят друг друга, но никогда, ни при каких раскладах не могут быть вместе, играют эту обреченность, эти вспышки страдания и страсти, спокойное понимание того, что в жизни не может быть счастливых финалов, позднее раскаяние и любовь. То есть то, что можно вынуть из себя, имея те лаконичные обстоятельства, которые дает пьеса.
Тогда, ближе к финалу, звучит более отчетливо и прозрачно эта тема, где дерево - иносказание, лишь шифр для двух влюбленных: «Ты не пустишь пожить в свою комнату, чтобы тень от твоего дерева стала нашей?» - «Нет, это мое дерево и моя тень». В предпоследней сцене хочется стереть ластиком из спектакля многочисленные повторы и вариации «я тень дерева». Потому что история просвечивается не о женщине, которая хочет жить в своем мирке, а о том, как умирает человек в отсутствие другого. То есть та история, которую почти рассказывают актеры и которую очень не хочется выбирать самому из поэтического мусора и сценического многословия, а хочется следить за нею непрерывно.
Елена Строгалева