|
«Ты когда-нибудь видела, как рисуют множество?
- Множество чего? - спросила Алиса.
- Ничего, - отвечала Соня. - Просто множество!»
Л. Кэрролл. «Алиса в Стране Чудес»
Увидев этого актёра на сцене хоть однажды, вы никогда не забудете его посадку головы, гордый наполеоновский профиль, богатырски мощный разворот плеч - и, главное, огромные, голубые, горящие то счастьем, то болью глаза. Говорят, актёр запоминается пластикой. Наверное. Но глаза Матвеева - феномен, о котором неоднократно писала критика, игнорировать эту субстанцию невозможно. Вспыхнет их тяжёлый, как будто из темноты, взгляд из-под длинных густых ресниц, пронзит насквозь, словно раскалённой иглой, - и сцена вдруг непостижимым образом становится цветной, объёмной, как полотна Врубеля. Опустятся крупные веки - и всё замедляется, замирает в ожидании нового чуда...
О его Каренине хочется кричать стихами Маяковского: «Жилистая громадина / Стонет, корчится / Что может хотеться эдакой глыбе? А глыбе многое хочется!..» Но - крутой вираж в эксцентрику - и какое там, скажите на милость, алисино «множество» может сравниться с тем, что вытворяет Матвеев в спектакле Тростянецкого?! Оказалось, он может сыграть даже то, что в принципе на сцене невоплотимо - перед нами не человек, не маска, не злая машина, а... УШИ! Те самые уши, что с ужасом разглядела в муже Анна! И это - легко, играючи, будто понарошку, а на поклоне - ослепительная белозубая улыбка, будто и не было трёх часов тяжелейшей работы... И так всегда: может менять обличье, не прибегая ни к смене костюма, ни к чудесам характерного грима, как будто азартная, рвущаяся к игре душа примеряет то одну, то другую роль: ну-ка, посмотрим, а это что за персонаж такой?..
Множество. «В тебе четырнадцать тебя / Вместилось, как в матрёшке». Нет, гораздо больше!.. Вместился и старик Смит («Владимирская площадь»), инфернальное существо «не от мира сего» с надтреснутым голоском, призрак, соткавшийся из влажного петербургского воздуха. Вместился и жутковато улыбчивый комедиант Тубал («Лицо»), «мир сей» любящий и знающий, как свои пять пальцев, оживший сгусток плоти, алчущей телесных удовольствий, а может - просто человек, истосковавшийся по тёплому углу, вкусному горячему ужину, уюту ласковой женской руки?.. Вместился и жестокий Шейлок («Венецианский купец»), «иноходец», всю жизнь страдающий из-за своей «инакости», но вдруг получивший возможность реванша. Вместился и исполненный достоинства приживал Кузовкин («Нахлебник»), одним кивком головы уничтоживший зарвавшихся «хозяев жизни» в белых костюмах. Вместились и другие вариации «мысли семейной» - колоритные и противоречивые Отцы Матвеева (от «Удара» и «Танго» через «Вора» к «Пучине»). И всё это - история сильной, талантливой личности, волею обстоятельств оказавшейся в неподобающих условиях, человека, достойного лучшего - но обманутого судьбой и людьми. Как сыграть этот внутренний надлом, этот немыслимый эмоциональный накал, когда всё - на пределе, на грани? И вместе с тем - дать понять залу, что это всего лишь игра?
Он знает, и он это делает.
Опытный лицедей, виртуозно владеющий всеми элементами актёрской техники, мастер синтетической театральной формы, один из лучших представителей школы И.П. Владимирова - Матвеев никогда не заигрывает со зрителем, не идёт у него на поводу. Его театр, даже если материал комедийный, никогда не бывает просто развлекательным, «щадящим», комфортным. Даже в непритязательном современном водевиле «Гусар из КГБ» он ухитрился нарисовать вполне убедительный психологический портрет неприкаянного, одичавшего от одиночества вояки. Уж не говоря об «Адъютантше Его Величества», обидно недооценённого спектакля, центром которого был униженный император - Матвеев. Надо было видеть простую гордую позу, в которой замирал герой в финале на авансцене, наблюдать, как медленно угасал свет - не в зале, в его глазах! - чтобы понять всё о Наполеоне без утомительного чтения монографий и мемуаров... И сегодня, на скользкой дорожке «крупного комизма», в эстетике которого ему доводится работать («Шутники», «Мера за меру», «На всякого мудреца довольно простоты»), его походка безупречна: всегда чисто, уверенно, законченно и определённо, без «проходных» мест в роли (будь это даже крошечный эпизод, как в «Мнимом больном», или большая роль в телефильме «Винтовая лестница»).
Трагифарс - его стихия, гротеск - метод, ирония - свойство, а темперамент... Иногда кажется, что если Матвеев захочет, то в буквальном смысле взорвёт окружающий его сценический мирок, кажущийся порой немножко игрушечным, тесноватым для его «размаха крыльев». Сегодня, когда скромное слово «гений» сменило модное «звезда», индивидуальность стала «харизмой», а вместо профессионализма бравируют «имиджем», возможность увидеть Владимира Михайловича на сцене - это счастье соприкосновения с подлинным мастерством и талантом. Спешите видеть.
Людмила ФИЛАТОВА, театровед
|
