АРИФМЕТИКА
В лодке могут быть трое, не считая собаки. Если в лодку погрузятся девять человек и три собаки — она утонет.
Когда в пьесе двое, когда это бесконечный диалог, изменения которого зависят от открытой форточки и телефонного звонка, — вряд ли умножение героев на два/на четыре/на шесть/на восемь и деление действия на мелкие кусочки в такой же пропорции прирастят что-то к смыслам. Вряд ли «Варшавская мелодия» нуждается в восьми исполнителях, а «Старомодная комедия», «Игра в джин» или «Лето одного года» — в участии ватаги возрастных актеров (в БДТ вполне хватает Фрейндлих и Басилашвили).
Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Кудряшова.
Эти пьесы «на двоих», эти истории с открытой лирикой и такой же открытой драмой (вариант — мелодрамой) вполне можно не ставить, если ты тяготеешь к «неугомонной режиссуре», занимающей собой каждую клетку спектакля так, что становится нечем дышать, к постановочному размаху и пластическому оснащению каждой реплики «драмбалетными» виньетками. Но Евгения Богинская берет именно «Двое на качелях» и подходит к пьесе именно так, как было сказано выше. Да, «Двое на качелях» — простое, нежное, вполне наивное создание Уильяма Гибсона, могло бы спокойно подождать в старом репертуарном сундуке — в мировой драматургии есть и другие пьесы для «силового решения». Но молодой режиссер развертывает на большой сцене Театра Ленсовета огромное гулкое, бездушное, темноватое пространство большого города-вокзала и «накрывает стол для шестерых». Три Гиттель и три Джерри, между которыми поделены сцены (логики в этом делении увидеть не удалось), музыка живая и синтезированная, пластика, подкрепляющая каждый звук, «большой свет» и все такое прочее. Поначалу тому, кто не знает пьесу, трудно вычленить даже сюжет: ни слова в простоте, все «оснащено» манерными экзерсисами, в которых тонет простая человеческая история.
Особенно обескураживает — зачем шесть артистов, если хорошо играют только двое, а остальные им только мешают…
ВСТРЕТИЛИСЬ ШЕСТЬ ОДИНОЧЕСТВ
В таких декорациях в советском театре 1960-х играли про западный мир голого чистогана, человеческую некоммуникабельность и одиночество душ, затерянных в капиталистических джунглях Нью-Йорка. Шесть персонажей Богинской в поисках человеческого общения и в непреодолимом шакальем одиночестве ходят в этом пространстве только по определенным прямым линиям, четко поворачиваясь на 90 градусов и очерчивая при поворотах прямые углы. Еще они часто приседают, иногда ползают и садомазохистски подставляют себя под ветродуй со снегом, чтобы отчетливее были видны холод этого мира, одиночество затерявшегося в нем человека, и чтобы можно было оригинально усугубить картину неприкаянности отогреванием рук на морозе собственным горячим дыханием. И чтобы, наконец, трагически осознать, что Волга впадает в Каспийское море. Можно еще многозначительно задуматься о том, что лошади едят овес, но для этого, вероятно, нужны еще восемь исполнителей, три ветродуя и четыре балетмейстера.
М. Ханжов (Джерри Райан), А. Прохорова (Гиттель Моска).
Фото — Юлия Кудряшова.
Как все помнят (а может, и не помнят), «Двое на качелях» — история случайной встречи неудавшейся балерины Гиттель и юриста Джерри, слабого человека, уехавшего от благополучной и сильной жены Тэсс, от зависимости и несвободы. Всю пьесу Джерри мечется между Гиттель и Тэсс, но именно самоотверженная, больная Гиттель, «маленькая балерина, всегда нема, всегда нема», душевно и профессионально укрепляет его. Напитавшись ее любовью, Джерри становится самим собой, сдает экзамен, получает практику и возвращается в прежнюю жизнь другим человеком. Два типа любви — альтруистическая, жертвенная, отдающая и эгоистическая, берущая — встречаются на поле пьесы Гибсона, но дело не в характеристиках, здесь все зависит от логики переходов и переживаний, от линии интуиции и чувства: как не свалиться в мелодраму, как существовать на втором плане… Конечно, я не видела знаменитого спектакля раннего «Современника» (да и последней редакции не видела), но навсегда с этой пьесой у меня связан странный эпизод-встреча. Еще стоял ДК Первой пятилетки, куда на гастроли приехал «Современник», и меня, молодого критика, вдруг позвали на дневной спектакль «Двое на качелях». Понимая, что спектаклю сто лет в обед, я стала отказываться, но кто-то (уже не помню, кто) произнес: «Придите. У нас сегодня ввод. Новая Гиттель. Совсем молодая девочка, только что взяли, ее еще никто не знает, но вы заранее запомните имя — Лена Яковлева». И я пошла. Елена Яковлева играла очумительно, обворожительно, мне кажется, ничего лучше она не играла никогда и нигде.
Это вообще пьеса для двух сильных артистов. Потому были спектакли с балериной Натальей Макаровой (ставил Виктюк), с Еленой Калининой и Дмитрием Воробьевым (его лет пятнадцать назад делал Мастер Евгении Богинской — В. М. Фильштинский), но никогда все-таки пьеса не подвергалась такому силовому и малосодержательному приему, как сейчас.
В. Волохова (Гиттель Моска), И. Шевченко (Джерри Райан).
Фото — Юлия Кудряшова.
Устрашающий «вокзал» с самого начала полон шестерыми. Их голоса (герои сидят на стульях) разносятся общим гулким эхом, озвучивают друг друга, и кто кого встретил, и кто кому звонит — понять нельзя. Но зато сразу понятно: история всеобщая, а не частная, она могла произойти с кем угодно, все мы — дети холодного мира, все мы на вокзале, а Волга впадает…
Шесть персонажей (и так будет до конца) совершают странные, но не индивидуализированные абстрактные пантомимические движения (балетмейстер Нурбек Батулла) и часто изгибаются в судорогах душевной и физической боли (прямые углы бесперспективной жизни и, напротив, конвульсии душевных мук существуют в несвежем пластическом контрапункте, поскольку неоригинальна сама мысль). Но главное в другом: «линия переживания» рвется, не успев начаться. Вот «оттанцевали свой эпизод» Иван Шевченко и Виктория Волохова, выдал экстатическое тремоло Шевченко (он вращает глазами и дергается, педалируя некую маниакальность любого персонажа, уже в третьем спектакле подряд, тревожа рано пришедшими штампами) — а дальше с новой точки вступают Ася Прохорова и Максим Ханжов.
Два Джерри вполне однотипны: Ханжов тоже стремится изобразить что-то звериное, дико повращать глазами и долго снимать носок с замерзшей ноги с таким рыком, как будто снимает скальп. Однотипны и две Гиттель — Волохова и Прохорова. В тексте есть что-то в таком роде: внутри отважной Гиттель сидит маленький незащищенный олененок. Обе актрисы с удовольствием изображают этот «бембизм», трепетность и незащищенность олененка, такого олененка-олененка… В спектакле царит преувеличенность, демонстративность эмоций и состояний: мужики — экспрессивные психопаты, женщины — травмированные щебечущие птички, жертвы абьюза.
И. Дель (Джерри Райан), Л. Пицхелаури (Гиттель Моска).
Фото — Юлия Кудряшова.
Из шестерых вообще, повторю, хорошо играют и держат внимание только двое — Илья Дель и Лаура Пицхелаури, у которых непонятным образом отобрано много сцен, отданных другим парам. Почему было не оставить двух прекрасных эксцентрических артистов в покое и не поставить спектакль только с ними — загадка, тем более что каждый эпизод и у этой пары решен отдельно и не связан с предыдущим: сперва это две седоволосые (от переживаний?) безжизненные куклы (Гиттель — тряпичная, Джерри — деревянная) Мальвина и Буратино; потом Джерри приобретает высокий кок и темные очки… Мастера эксцентрической клоунады жонглируют умением передать за маской и изломанность Гиттель, и вальяжную сексуальность Джерри. И хотя этот Джерри тоже псих-невротик, но Дель отчетливо дает именно маску злого, эгоистичного абьюзера, а Пицхелаури — иронию относительно ноющей Мальвины. Их общие слезы-рыдания — отличный аттракцион. Если б еще сцена периодически не заливалась красным светом страдания…
САМ СЕБЕ РЕЖИССЕР
Это спектакль, в котором режиссера меньше всего интересуют люди. Так бывает. Это спектакль, где женщина — не слишком приятная жертва, а мужчины — «многие несчастные мерзавцы». Никакие качели не качаются, все утверждено: ее бьет дрожь от открывшейся язвы — он клянчит «помоги мне, помоги», он — абьюзер, она — олененок, она — наверху под светом лампы (у декорации есть второй этаж), он — внизу во всполохах безумного мира. Пока Гиттель рассказывает про язву — Джерри рассматривает свое колено.
Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Кудряшова.
Это спектакль, каждая клетка которого кричит: «Я режиссерски решена и поставлена!» Ни минуты тишины, ни сантиметра свободы от режиссерской навязчивости. В то же время — ни минуты про любовь. Сочувствия не вызывает никто. Режиссерский взгляд на героев довольно презрителен. Бывает и так. Для этого в мире много пьес.
Язык и смысл спектакля претенциозны, а на самом деле элементарны, и точнее всего смысл иллюстрирует финальная мизансцена: отвернувшись от зала, стоят Гиттель и Джерри. Он — в плотном пальто, она — с голой спиной. Он — защищен, она — беззащитна. Вот такой плоский итог борьбы с мелодраматическим и человеческим.
