од ногами мельтешатся многочисленные праздники (Новый год, День работника прокуратуры РФ и т. Д.), Но театры упорно хотят отметить 150-летие со дня рождения Чехова. Каждый в соответствии со своим имиджем. Удалой Театр им. Ленсовета выпустил спектакль «Чеховъ. Водевиль ».
Название намекает: все наше бытие - водевиль. Разные есть точки зрения. Одни полагают, будто чеховские драмы наполнены беззаботным весельем. Другие убеждены: «шутки» Антона Павловича - с кладбищенским привкусом. Персонажи «Предложения», «Юбилея» не живут - мучаются на грани смерти или убийства. Миниатюры, причисляемые иногда к водевилям, автор назвал именно шутками, они лишены примет водевиля.
Режиссер Андрей Прикотенко решил скроить из одноактовок и монолога единую композицию с главным действующим лицом Ломовым (Александр Новиков). Хирина (из «Юбилея»), Нюхина (из сцены-монолога «О вреде табака») переименовали в того же Ломова. У Хирина совсем иной характер, чем у Ломова, но кого это интересует? Объединим. Ломов из «Предложения» женился, в «Юбилее» мы узнаем из реплики Шипучина: он имеет привычку носиться за женой с ножом. В последнем эпизоде убеждаемся: жена совсем подмяла под себя Ломова (бывшего Нюхина). Муж ее панически боится. Под занавес монстр-мадам Ломова своим угрожающим видом лишний раз доказывает пагубность брака. Тема неисчерпаемая и вечная.
Учитывая общее игривое отношение к классикам, Прикотенко даже, пожалуй, робок. На пресс-конференции перед премьерой «Тартюфа» в «Балтийском доме» признался в неожиданной любви к историзму. «С чего вдруг?» - Допытывался я. «А вот по-новому полюбил Мольера». Что у Прикотенко было с Чеховым, не знаю. Может, они договорились: «Две фразы я оставляю твои, а третью вставляю мою»? Этот альянс не представляется мне удачным. Лучше быть последовательным.
Демократизм и панталонады
Болтанка между XIX и XXI веком выглядит странно. Чубуков-папа по мере разрастания скандала натягивает мундир с почетным крестом, спор по-прежнему идет о помещичьих угодьях. В то же время сословные, возрастные перегородки сметены. Отцы и дети, подчиненные и начальники именуют друг друга: «Степа», «Ванька», «Андрюша». Но даже маловоспитанный парень наших демократичных дней не скажет, сватаясь, невесте: «Наташка, заткнись!» Это уже XXII век. О нынешней эпохе (как всегда, в чеховских модерновых постановках) сигнализирует изысканная костюмировка: действующие лица, независимо от места и пола, выходят в исподнем или раздеваются до оного.
Спектакль, несмотря на печальные переборы балалайки или переливы гармони, поначалу должен заманивать необузданной шаловливостью, поэтому директор банка Шипучин (Олег Андреев) в присутственном месте спускает брюки, демонстрируя дамские панталоны с кружавчиками, заимствованные по рассеянности у знакомой. А его жена (Александра Камчатова), едва появившись в банке, лезет на стол и сбрасывает платье-халатик.
Впрочем, напрасно я валю всех в одну кучу. Женщины и мужчины в спектакле - две вещи несовместные. Ульяна Фомичева (Наталья Степановна или Наташка), Галина Субботина (Мерчуткина), Александра Камчатова (Татьяна Алексеевна или Танька) - вполне психологически достоверны, человечны, насколько может быть человечным каток, снегоуборочная машина (не к нынешней зиме будь помянута). Мерчуткину обычно изображают настырной маразматичкой. Субботина играет почти строго, если не считать последней сцены, где она визжит на полу, опять же демонстрируя панталоны, пока Ломов долго отпиливает ей ножом ухо. По замыслу, какую женщину ни возьми в жены, выйдет кошмар. Но Субботина и Фомичева представляют один тип свирепой, мужиковатой бабы. Только размеры разные. Это нарушает чистоту эксперимента.
Триумф любви в бочке для засола
И Фомичева, и Субботина как бы благополучно перебрались из «Лерки» Василия Сигарева - ее Прикотенко недавно поставил в «Балтийском доме». Если принять за аксиому, что помещица Наталья Степановна Чубукова в действительности - прорабша на овощной базе Пискаревки, то Фомичева справляется со своей ролью великолепно. Зверь-бабец! Когда Наташка, расставив лапищи, с налитыми кровью глазами орет: «Меня бери!» - И лезет в бочку для засола к Ломову, становится страшно за жениха, за Александра Новикова, и за все мужское сословие. Вероятно, Прикотенко и добивался этого эффекта. При таких статях Наташка рожает детей гроздьями - это уже постчеховская картина (режиссерский эпилог «Предложения»). Мы готовы поверить в ужас семейной жизни. Но самое страшное, по Чехову: прекратить брак нельзя. Он безысходен. И напрасно блудливая Татьяна Алексеевна в финале «Юбилея» оскорбленно снимает обручальное кольцо с пальца. Никуда не уйдет. И от нее никуда не спрячешься.
Под венец или в больницу?
Чем отличается герой Чехова от героя традиционного водевиля, скажем, Фадинара из «Соломенной шляпки» Эжена Лабиша? Тот и другой собираются жениться. Однако Фадинар вполне нормален. Его матримониальным помыслам мешают обстоятельства и нелепые случайности. Ломову мешает только он сам. С первых же слов он объясняет причины своего желания брачеваться: изрядный возраст и порушенное здоровье. Не хочет, но приходится. По существу, брак ему противопоказан. Персонажи чеховских шуток, или, если хотите, водевилей, постоянно находятся в крайнем и болезненном возбуждении. Этим и объясняется их неадекватное поведение.
В спектакле мотивировать происходящее трудно. По воле режиссера Новиков-Ломов, человек положительный и трогательный (хотя и сильно запущенный), - сам по себе, а его дергающийся глаз и выскакивающий язык - сами по себе. Действие до первого скандала тянется нарочито вяло, с лишними шутками-отсебятинами. Разумеется, невеста попытается утопить жениха в бочке, жених будет душить невесту грязной тряпкой, но ведь к этому надо подвести. Я должен поверить: подобные существа не отдают отчета в своих поступках.
«Люди! Ау! »
В отличие от водевиля, где события непрерывно мчатся вскачь, прикотенковский водевиль вздыбливается и снова опадает к началу второго действия ( «Юбилея»). Ломов (бывший Хирин) изъясняется в первом исповедальном монологе переиначенными словами Андрея Прозорова из «Трех сестер»: «Моя Наташка добрая, хорошая, но она не человек». Опять «из другой оперы». Но мы уже привыкли к перетасовке чеховских реплик. Строительный мусор, не более.
Правда, в этой искаженной реплике содержится ключик ко всем мужским образам ленсоветовской премьеры. Мужчины-то уж точно не люди, а маски, типажи. Чеховский Шипучин - фат, причем фат образованный и жуликоватый. Шипучин-Андреев - просто бесхребетный дурак. Чубуков-Евгений Филатов - баба в штанах, хоть и поет воинственную песню «Мы не моргнем в сраженье глазом». Ломов - Александр Новиков - противоестественная фигура. Как синтезировать тюфяка-инфантила в детской вязаной шапочке с агрессивным психопатом, не ведаю. По сути, режиссер, предлагая невыполнимые задачи, испортил прекрасному актеру Новикову бенефис. И когда Наталья Степановна, обнаруживая в шкафу скелет Новикова-Ломова (режиссерская реализация метафоры) кричит: «Мы убили его!» - Она таки права.
Очевидно, со времени «Тартюфа» Прикотенко опять разлюбил историзм, натрусил в «Водевиль» режиссерских трюков разного качества, вкуса и в результате слепилось нечто невнятное по мысли, по жанру, с торчащими хвостами. Точнее, «жанр» спектакля - очень распространенный: намерения.
Почему-то вспоминаются строки Саши Черного: «Ах, зачем нет Чехова на свете! Сколько вздорных - пеших и верхом, с багажом готовых междометий ... »Шутки Чехова вроде бы самоигральны, а вот поди ж ты ...
Евгений Соколинский