Режиссер Юрий Бутусов наделил «Дядю Ваню» визуальной стильностью и эмоциональными шквалами
Фото: Юлия Кудряшова
В Театре имени Ленсовета состоялась премьера «Дяди Вани» в постановке Юрия Бутусова. Сложно сказать, когда в последние сезоны чеховская пьеса так саднила душу горечью позднего прозрения и пронзительной чувственностью.
Эмоциональные шквалы актерской игры, рваная композиция, собранная из обломков разрушенной пьесы методом «поэтического монтажа», визуальная стильность, обеспеченная художником Александром Шишкиным, — всё это звучит свежо и сильно, и всё это в принципе свойственно Бутусову.
Но в данном случае режиссура заставила иначе взглянуть на автора: какой, оказывается, бунтарски-отчаянный, обжигающий, но и нежный был Антон Павлович Чехов. Писал, если исходить из спектакля, подчиняясь стихийным душевным выплескам. Примерно так, как Астров, рассказывая Елене Андреевне о здешних местах, окунает ладони в краску и малюет на бумаге. Иррационально, с душой, не задумываясь о красоте формы.
В спектакле вообще много рисуют, а точнее, пачкают краской: он — об отчаянных попытках «перерисовать» жизнь. Кто-то решается на это, кто-то нет. Условный павильон, в котором играют артисты, — словно материализованный детский рисунок.
На стенах изображены двери, над каждой табличка с именем: «Маман», «Ваня», «Алекс». Бутусов усиливает разобщенность чеховских персонажей — каждый герой существует в своем эмоциональном потоке, общаясь с другими опосредованно — через зал.
Постановка воспринимается как ряд исступленных монологов куда-то в пространство. Человек хочет прокричать свою боль, а кто услышит? Кто-то да услышит. Волны громкой музыки — здесь средство воздействия, настраивающее на нужное состояние. Ритм то ли рок-концерта, то ли шаманской пляски, дикие перепады, синкопы... И тем выразительней смотрятся актеры во вдруг возникшей паузе, когда они просто сидят, улыбаются, молчат.
Петербургский спектакль — не тот случай, когда герои «разворачиваются» постепенно, они с самого начала — сгустки энергии. Дядя Ваня — закомплексованный неудачник? Вот вам пухлый горбун с миловидным лицом Карлсона. Но каких же нежных и трагических обертонов достигает блистательный комик Александр Новиков, произносящий свои слова, в основном сидя на стульчике.
От знакомых актеров, которые раскрылись здесь по-новому, порой не отвести глаз. Сергей Мигицко в роли профессора Серебрякова легок и обаятелен, без обычного своего комикования. Елена Андреевна в исполнении Натальи Шаминой — инфантильная молодая женщина, в которой всё прелестно: от распахнутых глаз до кукольного голоска. Шамина не играет, не лицедействует, она скорее «актриса-натурщица» и при этом завораживающе красива — как Моника Витти у Антониони.
Казалось бы, такой Елене Андреевне не подходит Астров (Евгений Филатов) — приземистый, рыхлый мужичонка. Но от актера исходит такая надежность, что вопрос, чем он увлек героиню, даже не возникает. Зато Сергей Перегудов с внешностью красавца-сердцееда неожиданно назначен на роль вечно пьяного неприкаянного Телегина и выкрикивает свои косноязычные реплики, не в силах удержать равновесие.
Ближе к финалу Соня (Ольга Муравицкая), взяв топор, рубит стены павильона, рвет бумажный пол, снимает с петель двери и складывает весь этот строительный мусор горкой, собираясь поджечь. Последние сцены доигрываются на фоне черноты, обступившей героев. На словах: «Мы отдохнем, дядя Ваня…» герой, обессилев, падает. И только Соня ритмично вышагивает в разоренном пространстве. В опрятном белом платьице, с накладными косами, с портфельчиком под мышкой она кажется почти что школьницей, разве что сильно перезрелой. Но ведь учиться никогда не поздно. Соня осмелилась порвать «холстину» жизни, чтобы начать с чистого листа. И это тоже никогда не поздно. Хотя лучше, конечно, не медлить.
Евгений Авраменко
