Одной... А пока суть да дело, три дамы - актриса, режиссер и журналистка - сидели на кухне старой Петербургской квартиры, пили кофе и беседовали о разны пустяках. Правда, дамы пока были мало знакомы друг с другом, и поэтому разговор то вспыхивал, то затухал, как костер в дождливую погоду.
Потом было еще несколько встреч, и автору эти строк теперь уже трудно сказать, когда между актрисой Открытого театра Ириной Балай, режиссером Людмилой Мартыновой и мною возникло то, что называют доверительностью. А значит, я могла надеяться на искренность. Но сначала разговор об Ирине с режиссером, потому что именно у Мартыновой в Классическом театре Балай много и плодотворно работает.
- Людмила Николаевна, вам не кажется, что сегодня наметилась тенденция: актеры среднего поколения, много лет проработавшие в академических театрах, ищут выход творческой энергии в театрах - студиях, экспериментальных театрах, почти не поддерживаемых ни городом, ни прессой, зачастую совершенно неизвестных зрительской аудитории. Это что, один из способов выжить или что-то другое?
- Это другое. Это совсем другое, потому что та дополнительная нагрузка - и физическая, и эмоциональная. - которую актеры принимают на себя добровольно, работая в таких театрах, никаких средств для того, что вы называете выживанием, как раз и не приносит. Прежде всего, это возможность сыграть роль на уровне мечты, ту роль, которую они никогда не получили бы. Причин тут может быть множество, и одна из них - репертуарная политика театра. Ну, например, не ставит театр, в котором работает актер, Чехова или Бернарда Шоу. А для актера мир Чехова - это мир его мечты. Вы спросили о Балай. Я убеждена, что она не сыграла и половины предназначенных ей Богом ролей. Актриса громадного диапазона и, что очень важно, с сильно развитой самооценкой. Она точнее, чем кто-либо, может определить ту грань, за КОТОРУЮ переступать нельзя. Она никогда не возьмется не за свою роль.
- Даже если роль сулит известность, успех? Устоит перед соблазном?
- Когда есть свои точки отсчета, устоять легко. А у нее точка отсчета - роль и возможность жить в этой роли. Мы вводили ее в «Трех сестрах» на роль Анфисы, пожилой служанки. Честно говоря, я думала, что она откажется. Молодая, обаятельная, но для нее творческие ценности оказались важнее, чем внешняя житейская привлекательность. Ну, в «Сонетах» Шекспира вы ее видели сами...
- Да, видела. Я не театровед и не театральный критик и честно признаюсь в том, что не умею и на смогу разложить все по полочкам, пусть этим занимаются специалисты. Я могу говорить только о своих впечатлениях, впечатлениях человека, достаточно искушенного театром. Мне понравилось. А остальной вы поймете, если у вас хватит терпения дочитать эту статью до конца.
- Ирина, как у вас складывались отношения с режиссерами, с которыми вам приходилось работать? Вам случалось вступать в конфликты, испытывать на себе давление, трактовать роль не так, как вы ее чувствовали, и в конечном счете исполнять режиссерскую волю, так внутренне и не согласившись?
- Случалось, как и любой актрисе, но только я не назвала бы это конфликтом. Это было творческое борение, нормальный процесс, если режиссер и актер относятся друг к другу с уважением. Доказать ведь можно только в процессе творчества. Один вариант, другой, третий, четвертый. Либо я убеждала режиссера, либо он убеждал меня. Но честно говоря, я всегда чувствовала, когда и где делаю что-то не то. Никогда не упрямилась из принципа. А последний день перед премьерой для меня всегда был решающим. Дурацкая привычка не спать - и ничего с собой не поделать. И вот за эту последнюю ночь я могла все в роли переделать. Это было как чудо, какое-то прояснение.
- А если говорить о ваших партнерах, что вы 6ольше всего цените в них? Кто из них более близок творчески и по-человечески?
- Прежде всего чуткость. Мне кажется, что это одна[ из самых важных составляющих человеческих и творческих отношений. Почувствовать состояние другого человека и принять его. Помочь ведь можно не только словом, а иногда слова вообще не нужны. Вы же знаете, как у нас близко слезы. Если в трудный момент нас Трясти, как грушу, мы начинаем заливаться слезами и тогда уже тяжелый хвост неурядиц не отсечь никакими силами и ни о каком творчестве и речи быть не может. У меня были прекрасные партнеры: Толя Солоницын, увы, уже его нет с нами, Алексей Петренко. Никто, как они, не мог вернуть мне утерянное равновесие. Это была даже не актерская поддержка, а скорее, человеческая, вот это умение я ценю в своих партнерах превыше всего.
- Вы себя готовили, Ира, к этой жизни, ваша судьба - это осуществление ваш юношеской мечты?
- Эго почти случайность. Я жила в Москве и мечтала о карьере певицы, но как конкурсное прослушивание - так у меня что-то со связками. О карьере драматической актрисы я и не думала. Потом Ленинград. Поступление в 1-й медицинский институт. Я думаю, из меня вышел бы хороший врач, потому что я сердобольная, потом случайно увидела объявление о наборе в школу-студию при ТЮЗе. Курс набирал Леонид Федорович Макарьев. Думаю: рискну. Конкурс, конечно, сумасшедший... А сама... нос в веснушках, росточек-сами видите, да и красавицей я себя не считала. И вот тут судьба... Первый, кто мне встретился в вестибюле ТЮЗа, был сам Макарьев, к нему-то я и пристала с расспросами. Мо ж е т быть, он тогда меня и приметил, а может быть, и потому, что на одном из туров, где нужно было петь, я пела «Мой Лизочек так уж мал», а потом «Аве Марию» Баха. Мне кажется, я и сейчас помню выражение лица Леонида Федоровича, когда он меня спросил: «Что вы будете петь?» - такое почти несчастное, потому что до меня все абитуриенты, как сговорившись, пели: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет...». А училась я в блестящей компании: Ольга Волкова. Дима Барков. Ефим Падве, Нина Дробышева...
- Ира, в вашей профессии есть одно, как мне кажется, уязвимое место. Незаметно для себя, но заметно для нас. зрителей, актриса из воздушно - порхающей принцессы превращается в даму средних лет, потом в зрелую... Это больно?
- Нет, больно другое. Настоящую боль приносит только безвозвратная утрата. Есть роль, которую я мечтаю и обязана сыграть. Это роль в мюзикле «Кентервильское привидение» Оскара Уайльда на музыку моего ушедшего из жизни три года назад мужа - композитора Леонида Балая. Он успел написать клавир, но оркестровки нет до сих пор, а это большая работа, за которую взялся американский композитор Дэвид Хаос. Я жду, когда он ее закончит. Это мюзикл о любви, о жизни, о человеческом духе, который мечется в поисках любви. Где, когда и кем будет поставлен этот мюзикл, сегодня даже предположить трудно, но мне кажется, что если он не будет поставлен и я не сыграю в нем, я не смогу завершить своей творческой жизни...
О. ВОЛКОДАТОВА.