В «Корабелке» нас учили и научили на всю жизнь, что корабли плавали до нас и будут плавать после. Как профессор Театрального института, я мечтаю внедрить в сознание и донести до сердца каждого из будущих актеров истину: театр был до нас и будет существовать после...
Я всегда считал и считаю, что актер есть высшая и конечная инстанция театрального искусства, потому что именно он соприкасается со зрителем, принимает на себя все хорошее и плохое...
Мои претензии к актеру - отнюдь не брюзжанье. Они продиктованы желанием «умереть в актере», будучи спокойным за то, что он сам все знает, все умеет и - самое главное - даст мне умереть в нем спокойно, без особых мучений. И чтобы зритель понял, что я был... Думаю, что работать в нашем театре можно только при одном условии - если ты получаешь не просто удовольствие, а наслаждение, когда тебе радостен сам факт, что ты сегодня придешь в театр и будешь репетировать, что вечером выйдешь на сцену и будешь играть. На репетициях в нашем театре режиссером создается атмосфера, быть может, излишнего демократизма, потому что именно в такой атмосфере артист лучше всего раскрывается. Я не могу прозакладывать голову, что это правильно, потому что для этого нужен артист, который понимает разницу между демократизмом и амикошонством. Я должен чувствовать, что он в ладах с юмором, что он хорошо знаком с литературой, что у него умные глаза, что он музыкален, хорошо двигается, слышит партнера...
Актер, не охваченный радостью игры, - вял, неэнергичен. Он может быть тонким психологом, аналитиком человеческих чувств, может приковывать наше внимание разнообразием нюансировок, но мне всегда будет не хватать в нем главного, от чего люди выходят из театра с просветленными лицами...
Актера, который находится в игровом состоянии, не держат цепи долга перед мировым театром. Современному актеру мерещится множество химер: личность писателя, личность режиссера, осуждающий взгляд окружающих. Когда же начинается игра, он ощущает блаженное состояние свободы. <...>
Привести актера в состояние игры - это значит открыть все его внутренние клапаны: в игре ничто не страшно и ничто не стыдно. В игре он может стать подлинно искренним, стать готовым исповедоваться не только в добродетелях, но и в грехах. <...>
В своих спектаклях я стремлюсь выйти за пределы рациональной логики не с тем, чтобы утвердить алогизм жизни, а, напротив, чтобы выявить ее логику, которая намного сложнее и глубже наших представлений. Истинная логика раскрывается в борьбе с поверхностной, видимой. Мне кажется, истина отличается от правды тем, что она неправдоподобна, неожиданна, парадоксальна.
Без юмора я не представляю себе театра, ибо без юмора я не представляю себе жизни. Тот человек, который не обладает чувством юмора, умирает очень рано, потому что у него нет никакой защиты от неприятностей, которые на него сваливаются...
Записи, которые велись на репетициях (речь идет об «Игроках»), составили всего несколько страничек. В сущности, все рассуждения ограничились формулировкой главного конфликта и «обговором» характеров. Все остальное записи не поддавалось. Было достаточно жеста, интонации, какого-то «петушиного» языка. Случайно зашедшему человеку происходящее на репетициях показалось бы коллективным бредом... Мы искали, пробовали, ошибались, заходили в тупики, возвращались, но все это не на словах, а в игре, в том странном существовании, когда актер в каждую минуту пребывания на сцене вкладывает всего себя и в то же время в любую секунду готов отключиться, отказаться от только что сделанного, улыбнуться своему азарту...
Игра... Я заглянул в «Театральную энциклопедию» и прочел нечто показавшееся мне анекдотическим: «Игра - создание при помощи средств актерской выразительности (речь, жест, движение, мимика) художественного образа на сцене, эстраде, в кино». Не надеясь ни на что более серьезное, открыл Большую Советскую Энциклопедию: «Игра - вид непродуктивной деятельности, где мотив лежит не в результате ее, а в самом процессе. Игра сопровождает человечество на протяжении всей его истории, переплетаясь с магией, культовым поведением, спортом, военными и другими тренировками, искусством, в особенности исполнительскими его формами. Вопрос о соотношении игры и искусства был поставлен И. Кантом и получил философско-антропологическое обоснование у Ф. Шиллера, видевшего в игре специфически человеческую форму жизнедеятельности по преимуществу: „Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет... И игра, и искусство, преследуя цели овладения миром, обладают общим свойством - решение предлагается не в практической, а в условно знаковой сфере...» Прочел подпись под статьей - Ю. М. Лотман. И ощутил непреодолимую потребность сказать: «Спасибо, Юрий Михайлович». Как давно сказал Шекспир, что «весь мир играет», как привычно повторяем мы эти слова и как мало вдумываемся во всю глубину и мощь понятия, которое за ними стоит...
Высшая точка игры - кураж, который необходим как в Лабише, так и в Чехове и Шекспире. Должно быть ощущение, что актера долго держали взаперти и вот наконец-то он вырвался на сцену и играет на воле. Очень многое зависит от азарта, от заряженности энергией. Страшное зрелище - актеры, которые выходят на сцену, как на службу. Они ошиблись в выборе профессии.
Ситуация, в которой у актера создается обманное в известной степени ощущение, что это все придумал он сам, - желанный результат моих репетиций. Когда актер сознает, что он может сам что-то придумать, он начинает себя уважать. Фонтанировать предложениями.
Остается только повернуть его в нужном направлении.
Игорь Владимиров
