Молодой режиссер Айдар Заббаров поставил толстовских «Казаков». Это почти студенческий спектакль с «открытым планом», потоком эмоций, по-юношески мудрый от радости, которая, конечно же, ждет впереди. С незаурядными актерскими работами. Событие же в спектакле по-настоящему одно — миг самоидентификации главного героя. Такой момент Рокуэлл Кент назвал «Это я, Господи».
Спектакль, впрочем, как и роман Толстого, — эпос (Толстой во время написания «Казаков» читал «Илиаду»), настоенный на лирике. Напиток освежающ. Главный герой, Дмитрий Оленин, alter ego автора, как будто приплывает на незнакомый остров чужестранцем, вступает в отношения и дружбы, уплывает в свою неизвестную жизнь.
У актеров здесь вроде как избыток воздуха в легких. Все, что происходит на сцене, бурно, агрессивно. Льется «радость молодая, невозможная». Спектакль пестрит, крутится. Звучат казацкие песни — немножко ансамбль песни и пляски Терского казачьего округа. Но открытая эмоция, положительный пафос первозданны, не замутнены никакой идеологией, как хор в детском саду. Зритель здесь много смеется, и это смех умиления (бывает такой).
А. Крымов (Оленин).
Фото — Ю. Смелкина.
Режиссер перенес в спектакль (два с половиной часа) почти весь текст Толстого. Есть какая-то тайна в этой адекватности текста и спектакля: перенести в театр и превратить в театральный текст то, что мы наблюдали в «визуальных» снах, читая повесть. В этом черном маленьком зальчике с железной галереей дышалось, виделись Кавказские горы.
По диагонали зала — ящики неровными рядами. В таких хранят амуницию и оружие. По ним ходят, их открывают, на них лежат. Самое высокое нагромождение — Кавказские горы. Стоя там, актер из трубочки выдувает дымок, делает облака. Актриса на галерее машет белой перчаткой — птица бьется в вышине. Простенько, но почему-то хорошо.
В этот мир казачьей станицы попадает Оленин (Александр Крымов), бежавший от бессмысленной светской жизни. Добрый, рыжий, полноватый, с обаятельной улыбкой и еще чуть-чуть по-детски круглыми щеками. Он приезжает в станицу во фраке, что вызывает смех. С ним денщик (Владислав Ставропольцев), тоже во фраке, тонколицый, как будто выскочивший из какого-то декадентского шоу начала века.
Оленин встречает своего Вергилия, проводника по этому миру, охотника Ерошку (актер Александр Сулимов несколько «щукарит», но человечен и грустен), наблюдает толпу красивых казачек, которые идут по воду, моют в тазах прелестные ноги, сидят и хором музыкально лузгают семечки. Подойдет к ним, отойдет. И опять один.
На самом деле спектакль про братство всех и одиночество одного. Казаки и казачки станицы, куда попал Оленин, после его отъезда так же будут продолжать свою жизнь. И единство у них этническое, социальное, скрепленное вековым обычаем. Лучше всех воплощает эту мысль Хорунжий (Алексей Торковер), отец красавицы Марьяны (Вероника Фаворская). Актер играет собой целую историю народа с его древним законом. Его значительность и хтоническая мрачность впечатляют.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
Актерское бытие организовано здесь, как в танце: солист и кордебалет, точнее хор. Ибо все актеры здесь несомненно «хор». Оленин как бы проходит сквозь всех, он чужой. На миг сдруживается с казаком Лукашкой (Иван Батарев), чья гибельная красота и удаль молодецкая (убил абрека) бросают его в объятия смерти. Мы видим сражение Лукашки с абреком-мстителем, отдельно поставленный красивый эпизод… Абрек перекидывает тело Лукашки через плечо — как Менелай тело Патрокла. Смерть здесь, в станице, еще не потеряла своего торжественного сакрального смысла. Это событие, требующее мести, еще смерти, оплакивания, и так до бесконечности. Ненасытимо. Белый струганый ящик-гроб страшно выразителен. Выразителен и варварский танец Лукашки над гробом. Но и самого его убивают — Иван-царевич, ударился об пол, но упал замертво. Ибо это все же не сказка.
Смерть Лукашки предваряет краткая его дружба с Олениным и борьба за невесту. Оленин нежно обводит рукой абрис Марьяниного лица, хочется поцеловать, но нет, нельзя. Озвучивает мысли самого Толстого: можно ли привести в дом жену, которая не способна участвовать в твоей духовной жизни, хоть и такую красавицу…
Ни любви, ни дружбы. Нет контакта и с человеком своего круга Белецким (Марк Овчинников). Эта роль — одно из актерских достижений спектакля. Эпикуреец, добрый человек, умный циник. Жизнь — копейка, мазурка на паркете. Никакого идеализма. Образ — бросок. Такой дойдет до экстаза и ужаса в наслаждении. Что-то пряное и щемящее в этом человеке.
А. Крымов (Оленин), Т. Сонина (Немая).
Фото — Ю. Смелкина.
Сквозь весь спектакль, как тень отца Гамлета, проходит Немая (Тоня Сонина), сестра казака Лукашки. Это какой-то персонаж из Эдгара По или сериалов про визиты мертвецов. Здесь эта немая Сивилла чудно говорит, все пейзажные и философские куски автора читаются ею и моментально визуализируются. И мы видим горы, ощущаем холод и свежесть, чувствуем радость. В этих горах Оленин испытывает озарение: «Это я, Дмитрий Оленин, особенный человек, и комар у меня на руке — особенное существо…» Откровение, которое некому здесь поведать. Он пытается рассказать это Марьяне, и — смешок в ответ. Ей действительно смешно — какой-то комар…
В этом здоровом (чуть не сказала «советском») спектакле есть такие декадентские выверты, как Ванюша-денщик и Белецкий, что интересно и как будто открывает еще одну дверь, дает спектаклю дополнительный объем. Хотя можно сказать, что и все роли «с перспективой», уводят нас куда-то вдаль… Короче говоря, дорога уходит вдаль… детство, отрочество, юность, бесконечность жизни, нескончаемое счастье.
Оленин уезжает. Все сходятся у гроба убитого Лукашки. Неожиданно вспоминаются похороны Илюшечки в спектакле Эфроса «Брат Алеша» (дескать, будем братьями). Все берутся за руки, такие хорошие и молодые (режиссер прячется за колонну). Вы как будто глотнули свежего воздуха. Наверное, каждый в начале пути должен поставить такой спектакль о желании счастья. Это как зарядка перед жизнью.