В 1900 году доктор Чехов пишет пьесу «Три сестры». В это же время у доктора Фрейда выходит из печати «Толкование сновидений». Что Антон Павлович его читал, столь же маловероятно, как - что герр Фрейд в те годы изучал новинки русской драматургии.
Сто с лишним лет спустя сойтись Фрейду с Чеховым помог режиссёр Юрий Бутусов на сцене Театра им. Ленсовета.
Понятно, что за прошедший непростой век трёх сестриц, стремящихся в Москву, как только не склоняли. На этот раз вот склонили к участию в четырёхчасовом психоаналитическом сеансе.
Уже сами декорации, откровенно предъявленные зрителю до начала действия, сулят что-то такое потайное, вытрясаемое из младенческих люлек. В глубине сцены виднеется лицо огромной куклы. Приносят большой синий мяч. Среди этих обломков детства рассаживаются сёстры (Анна Алексахина, Ольга Муравицкая, Лаура Пицхелаури). Сидят очень ровно, смотрят прямо перед собой. Говорят своё обычное: о смерти отца, об именинах - но абсолютно мёртвым голосом, безэмоционально, сомнамбулически, не реагируя друг на друга, а просто дожидаясь своей очереди. Рядом пристраивается и ждёт своего часа тихая Наташа (Анна Ковальчук).
Позади них - вешалки. Пока сёстры вещают, остальные персонажи - мужчины на заднем плане маниакально примеряют и перепримеряют костюмы, будто не в силах решить, кому какая роль подойдёт. Потом кое-как определяются и проходят перед нами вереницей нелепых сновидений. Братец Андрей (Виталий Куликов) говорит, что располнел, - и действительно: обложен толщинками, накладными жировыми отложениями. Вершинин (Олег Андреев) - стероидный мачо с огромной шашкой, Чебутыкин (Роман Кочержевский) - фальшивый старик, нарочито шамкающий и старательно подклеивающий к молодому лицу бороду. Солёный (Илья Дель) - вообще адский фрик в красных усах и с синим чубом.
«Я странен, а не странен кто ж?» - как нельзя более к месту выпаливает Солёный. Это правда, все здесь странны, все не в своём уме. Не в своём, а - в режиссёрском.
И всем им будет время покрасоваться на публике. Потому что спектакль распадается на череду отдельных скетчей. Вершинин танцует брейк-данс, Тузенбах играет с синим шаром. Андрей со своим двойником-Ферапонтом (Иван Бровин) расшвыривают бумажки. А то Солёный с Чебутыкиным пилят панк-рок. Сёстры, по-прежнему столь же аутичные, переодеваются какими-то садо-мазо-пиратками и устраивают красивый перформанс под траурным флагом.
Чеховским героям и в оригинале-то непросто расслышать друг друга. В прозоровском доме их разделяют не столько стены, сколько личные футляры, через которые чужой голос доносится приглушённо. Но границы между персонажами, что у Антона Павловича были слегка намечены, у Юрия Николаевича определены жёстко и необратимо. Все здесь помещены в несокрушимые звукоизолированные, хоть и невидимые, камеры заключения, палаты номер 6.
Хотя нет, почему невидимые? Весь спектакль возятся с деревянными кирпичами, пытаясь построить из них стену. Это уже не кирпичный завод им. барона Тузенбаха, а прямо Pink Floyd: «The Wall». Но по-нашему: деревянная стенка - только что не лубяная.
И ведь не скажешь, что эта изоляция - произвол, полицейщина и бессмысленное насилие над героями. Просто так легче их рассмотреть со всех сторон, повертеть в руках, послушать, что они там лопочут. Чехов ведь делает то же самое, хотя и деликатно: ему не менее, чем Бутусову, интересны все эти ассоциации, абсурдные оговорочки персонажей, произносимые как бы в полусне, - машин «кот зелёный», «тарарабумбия» бубнящего Чебутыкина, тупые остроты Кулыгина. Просто Антон Павлович из деликатности и по особенностям своего щепетильного времени к радикальным приёмам прибегнуть не мог.
Не то сейчас.
Как известно, в «Толковании сновидений» говорится, что скрытое содержание снов можно обнаружить, прибегнув к свободным ассоциациям. Необходимо проговорить всё, что приходит в голову относительно отдельного элемента сна: все мысли, сколь бы они ни казались нелепыми, непристойными или не относящимися к делу. Именно этим и занимается режиссёр Бутусов: тщательно и подробно проговаривает перед нами ассоциации к своим снам по Чехову.
Нежная плоть «Трёх сестёр» разъята на первоэлементы, архетипы. Буйный Вершинин вдруг обращается кентавром (непочётная должность лошадиного крупа достаётся Кулыгину). Древний-юный Чебутыкин - ну прямо-таки Сатурн-время. Тузенбах становится сакральной жертвой, как Христос. Солёный оказывается вполне натуральным бесом. Фраза Андрея о том, что его жена - не человек, тоже вполне реализуется. Оставшись наедине с мужем, Наташа превращается в какого-то вампира с движениями ракопаука: спасибо хореографии Николая Реутова.
Сёстры, отстранённо наблюдающие тление всех этих жизней, - конечно, три Парки. Но они не ткут и не обрывают чужие судьбы. Они и над своими-то не властны. Как и жертва Тузенбаха бесполезна, и сила Вершинина бессильна. «Может быть, я и не существую вовсе», - плачет, как и в оригинале, пьяный Чебутыкин. А что существует? Тьма кулис, тоска экзистенции. В этом даже пропсихоанализированный Чехов остаётся Чеховым. Что и требовалось доказать. Другой вопрос - захочет ли публика ассистировать в этом довольно-таки длительном опыте? Хватит ли зрителю терпения, чтоб выяснить, насколько интересные сны снятся о Чехове пациенту Бутусову?
Фёдор ДУБШАН
|