Театр им. Ленсовета завершил сезон премьерой, которую хочется пересматривать минимум по трем причинам. Во-первых, это режиссерская удача Романа Кочержевского. Из ассистента Юрия Бутусова в четвертой самостоятельной работе он вырос в мастера. Во-вторых, дуэт Александра Новикова и Фёдора Федотова. И в-третьих – Петербург: город играет тут своими отражениями в воде и проекциями тёмного времени.
Эта «Обыкновенная история» – не роман-воспитание из школьной программы: путь молодого человека от идеализма к скептицизму, от поэтической неуспокоенности к прозаической апатии Роман Кочержевский читает не как взросление, а как трансформацию, если не сказать деформацию личности. Новый опыт не помогает «идти вверх», а просто подгоняет к «умению жить» по стандартам, принятым в обществе. Адуев-старший (Александр Новиков) подсказывает Адуеву-младшему (Фёдор Федотов), как «распорядиться своими идеалами», но сет разочарований – в любви и в Петербурге – выбивает из провинциального мальчика вместе с мелодраматичным поведением влюблённость в жизнь.
Дуэт Александра Адуева и Петра Адуева, их диалоги, высвечивает эти «удары судьбы» с двух ракурсов – драматического и иронического. И перевес тут, конечно, на стороне дяди. Котелок, приподнятый белый воротничок, сигара, спокойный взгляд. Юмор, с которым он «разоблачает» чувствительного племянника, убедителен и деликатен. В нокдаун не отправляет. Поддевает слегка, провоцирует – и только. Петр Иванович вообще-то за мягкую силу. Он человек деловой, но не циничный функционер и уж точно не инфернальный тип из бизнес-элиты, как в «Обыкновенной истории» Кирилла Серебренникова. Цинизм в спектакле Гоголь-центра оказывался вездесущим, принимал разные формы, от изящных до уродливых. В премьере Театра им. Ленсовета вездесущим становится ощущение безысходности.
Мрачный, безучастный Петербург представляется «чёрной дырой», куда затягивает всех, идеалистов и скептиков, независимо от возраста и отношений с жизнью. В своих реках и каналах с тёмной водой он топит «души прекрасные порывы», растворяет веру в других и в себя как творческую единицу. На дно уходят не только «вещественные знаки невещественных отношений», а вместе с ними наивные стихи и поэтический настрой – уходит смысл. Сбивается жизненный маршрут: шаг в никуда – и цель потеряна.
С шага в воду – с жеста отчаянья – и начинается спектакль. Он сам как будто смотрится в свое отражение, в водную рябь, непроницаемую и не обещающую ничего, кроме несчастья – отсюда перевернутые уличные фонари, «вниз головой» свисающие с колосников. Гранит серой набережной, узоры кованой ограды, тень Медного всадника. Город встречает 20-летнего провинциала холодно, невозмутимо, смотрит свысока на готовность «во всё влюбляться, всего желать».
Адуев-младший забывает, что приехал сюда за «карьерой и фортуной», амбиции откладывает на потом – и сразу же берется за сердечные дела, с пафосом и пылом рифмуя строчки (что, между прочим, не мешает искать «красивой жизни» и знакомиться с меню ближайших ресторанов, где французских названий – не счесть). Первый роман, такой естественный, такой лёгкий, он начинает с разбегу – и тут же врезается в опытного соперника: необъезженную Наденьку (Диана Милютина) уводит «под уздцы» граф Новинский (Олег Сенченко), дерзкий и уверенный ездок, а Саша, представляя их разгоряченные скачки, сам фыркает и мечется, как спутанная лошадь. Хотя еще вчера «гарцевал» на свиданиях.
История любви, которая начиналась почти как пастораль («припудренная» легкой карикатурностью театральных поз), надолго опускает в депрессию, как в мутную, грязную воду. Она только казалась идеальной. Здесь, в «Обыкновенной истории», вообще многое только кажется – выглядит перспективным, а потом неожиданно для всех оказывается тупиковым.
Не дядя тут «портит» племянника – постановочная команда намеренно сместила акцент с их пикировок на отношения с женщинами. Именно они становятся драйверами истории «грандиозного разрушения» – девушка-ландыш Наденька (Диана Милютина) с мамой-ровесницей, мамой-подругой (Виктория Волохова), роковая, «сгорающая дотла» Юлия Тафаева (Римма Саркисян) и участливая Лиза (Лидия Шевченко) с ангельски добрым лицом. Женские линии выводятся на крупный план – петербургские романы Саши тоже (в книге их несколько, в спектакле – два). Один окрыляет, а потом бросает с высоты, так что разбивается если не эго, то иллюзии относительно себя и своей уникальности. Другой затягивает в воронку страсти. Но оттуда пресытившийся Александр выбирается со словом «Скучно!..» Сбегает.
Расставание с лирикой Саша переживает долго и «навзрыд». Претензии на творческую состоятельность, завышенная самооценка падают до критически низкой отметки. Самоидентификация расплывается – и как бы иронически ни смотрел на «страдания юного Вертера» дядя, для племянника это состояние – мятущееся, непонятное, порывистое – настоящая ломка. Останавливает её, снимает боль молодая жена Адуева-старшего Лиза – кладет руку на голову и уговаривает снова писать. Поэзия как анестезия.
Дядя не принимает всерьез «безнадёжное горе» Сашеньки. Он уже прошёл все кризисы и «поднялся» до образцовой саморефлексии (племяннику до неё – как до луны). Спокойствие – то, на чем он строит вроде бы идеально сбалансированную жизнь. Его кодекс – сдержанность во всем: от движений до чувств, температуру которых он научился регулировать и делать максимально комфортной. Любовь Адуев-старший считает слабостью, а потому «придерживает» – жена довольствуется только его глубоким умом. Да, они гуляют вместе, кормят птиц, поют в унисон, но в их «семейной идиллии» нет близости, нет волнения – полный штиль. Как бы умиротворенно ни проходили ужины тет-а-тет, незаметно в их отношениях разрастается пустота. Лизу это сводит с ума: идеальный шторм страстей, в который попадает Саша, ей, кажется, просто необходим. Она болеет, как цветок без должного ухода. Обесцвечивается красота, «осыпаются» желания – остается только усталость. И грядка бесплодной земли – Лиза её перекапывает, снова и снова, а всходов нет – цветения не дождаться… Могильная земля.
Роман Кочержевский ведет по замкнутому треку сначала Адуева-младшего, а потом и Адуева-старшего, познающего и познавшего. В первом действии фиаско терпит племянник, во втором – уже дядя. Оба начинают страдать от эмоциональной «анемии». Оба сталкиваются в итоге с «умиранием чувств» и ничего не могут противопоставить процессу, когда «чернеет, черствеет и рассыпается» сама сердцевина отношений. К полной опустошенности тоже приходят оба, но Саша – коротким маршрутом: «В 29 лет ты сделал меня стариком», – говорит он Петербургу. К финалу очевидно, что это город-некрополь – место захоронения надежд.
«Только горе реально, и оно впереди!» – повторяет молодой Адуев. Это очень симптоматичное сегодня ощущение времени – не только у поколения 20-летних – постановочная команда сделала главным посланием.
Татьяна Власова