Герои Сергея Перегудова в кино и театре — это «свои парни», простые соседи, с которыми можно и выпить, и поговорить по душам. В кино эти «свои парни» Перегудова чуть-чуть разнятся, кто-то более лиричен, кто-то более образован, кто-то попроще. А вот в театральных ролях этот образ трансформируется и усложняется, хотя и тут из спектакля в спектакль можно услышать повторяющиеся интонации, оттенки голоса, жесты.
С. Перегудов в фильме «Прошлое умеет ждать»
С. Перегудов в фильме «Петербург. Любовь. До востребования»
Персонажи Сергея Перегудова в киномелодрамах — это крепко сколоченные по законам упрощенно-психологического театра персонажи с обязательной грустной ноткой в предыстории. Относительно сложен разве что интеллигент Саша из мини-сериала «Петербург. Любовь. До востребования»: ему некуда жить с его отчаянным одиночеством, он кажется выстуженным, измученным, разумеется, цитирует «быть или не быть», когда бьет алкоголиков, а потом, сам пьяный, плачущим голосом произносит: «Кто любовь эту выдумал, я не знаю, а она есть… Была, а потом пропала… Увольняйте меня к чертовой матери, надоело мне все, надоело».
С. Перегудов в фильме «Цвет липы»
С. Перегудов в фильме «Смерть на языке цветов»
Театральные герои Перегудова сложнее. Они существуют в пограничном состоянии между жизнью и «внежизнью», после нее, но это не мертвецы или призраки. Его персонажи балансируют на грани между нормальным живым человеком — и тем, что пришло «оттуда», «с изнанки», поднялось из топи.
С. Перегудов. Фото М. Павловского
Илья Репин. «Студент-нигилист»
Здоровый и сильный, с явно очерченными мышцами шеи, груди, плеч, Перегудов играет больных людей, причем больных и физически, и ментально. Это болезнь разума, которая поразила тело, и болезнь тела, поразившая разум. Персонажи Перегудова пьют, потому что больны, и больны, потому что пьют. Все вместе подталкивает их к границе бытия. Тема нездоровья (будь то алкоголизм, судороги или «боль души») возникла с появлением в театре Ленсовета Юрия Бутусова.
В спектакле «Все мы прекрасные люди», который начал ставить Евгений Марчелли, а закончил Ю. Бутусов, у Ракитина—Перегудова нездоровье проявляется еще совсем слабо. В спектакле любовь — опасная болезнь: Наталью Петровну (Анна Ковальчук) бьет лихорадка, ее тело физически выворачивает судорогами от этого чувства, и Ракитин тоже болен от любви. Именно это он и пытается донести Беляеву (Иван Бровин). Они оба — в длинных черных пальто на пустой черной сцене, и Ракитин Перегудова, стоя у рампы, разбитым голосом говорит: «Вы вспомните обо мне, когда, как больной жаждет здоровья, вы будете жаждать покоя…». Ракитин болен именно такой любовью, подталкивающей его к границе, где заканчивается здравый ум: он бросается на Беляева, они дерутся, нелепо и жестоко, смешно и страшно рвут друг на друге черные пальто.
В Ракитине еще нет ярко выраженного безумия (такие персонажи появятся позднее), он человек рациональный, и от этого любовь бьет по нему сильнее. В нем пока не видна темная энергия злого черта.
Два года спустя после премьеры «Все мы прекрасные люди» на сцене театра Ленсовета появился спектакль Бутусова «Город. Женитьба. Гоголь», где Перегудов сыграл Кочкарева, который оказывается на равных с главным героем. Он активно влияет на события, и вскоре суета по поводу судьбы товарища перерастает в агрессию.
Кочкарев в розовом костюме с такими же розовыми ушами — обезьянка, которая из милого и ручного почти-человечка стремительно быстро превращается в дикое животное. Он балансирует на грани между человеческим и звериным, темным, доисторическим, оплетает словами и остальных женихов, и невесту, как будто наводит заговор. Кочкарев Перегудова меняется от «мелкого беса», который скорее пакостит, чем вредит, во что-то действительно злое и холодное, становится злым духом, вышедшим из петербургских рек и каналов (на его спине лежат разведенные крылья моста), это темное и холодное дыхание города, где прошлое и будущее смотрятся друг в друга.
Любовная лихорадка Ракитина и нечеловеческие качества Кочкарева соединятся в «Дяде Ване» 2017 года. В первой редакции Перегудов сыграл Телегина, Вафлю, который бьется в судорогах на полу, не в силах встать, доведенный до такого припадка одновременно и безумной любовью к жене, и алкоголем.
Рациональный Ракитин от любви способен побить студента, Вафлю же бьет падучая от невозможности выразить чувства ушедшей от него жене. Если другие персонажи на сцене любят друг друга, то любовь Телегина направлена куда-то за сцену, к сбежавшей супруге, и это его мучает. При этом очарование Елены Андреевны (Наталья Шамина) распространяется и на него, а ведь он клялся в верности жене — это раздвоение заставляет его буквально лезть на стены, повисать откуда-то с потолка, постоянно подглядывая и подсматривая. Его присутствие все время остается не замеченным Еленой Андреевной, и ее безразличие заставляет его биться в судорогах, крича: «Если изволили заметить, я с вами каждый день обедаю!»
С. Перегудов (Ноздрев). «Мертвые души». Фото Ю. Смелкиной
В. Куликов (Призрак), С. Перегудов (Клавдий), Л. Пицхелаури (Гамлет). «Гамлет». Фото Ю. Смелкиной
С. Перегудов (Астров). «Дядя Ваня». Фото Ю. Смелкиной
Затем Перегудов заменил Евгения Филатова в роли Астрова в этом же спектакле, но в его исполнении главной стала не тема вины за умершего под хлороформом больного, а экологии: со страстью и увлечением Астров Перегудова рассказывает, как сократились площади лесов и популяция оленей. Астров, конечно, пьет, но у Перегудова он оказывается странно ближе к киномелодрамам с образом «своего парня», героя-любовника.
В роли Клавдия («Гамлет» Бутусова) Перегудов продолжает линию безумия и игры живого-неживого. Клавдий — измученный виной алкоголик, больной человек и морально, и физически. Он тоже падает на пол в конвульсиях, а после молитвы Полоний (Олег Федоров) утаскивает его, как гору тряпья. На протяжении всего действия Клавдий борется за то, чтобы быть — для него это значит «быть королем».
Он выходит на сцену сумасшедшим бездомным в потрепанном пальто. Пальто снимает, а под ним — клоун в полосатом купальнике, только вместо живота у него — одежда, и, вынув ее, Клавдий—Перегудов, оставаясь героем цирка, переходит в другое отделение, готовясь демонстрировать чудеса силы. Но он снова переодевается, на этот раз в рубашку с разодранными рукавами, брюки, пиджак, а парик с залысинами снимает — вот и получился король. Бездомный король, клоун-силач, но ни одна из ролей ему не подходит вполне: для бездомного корона дороговата, а для того, чтобы быть королем, не хватает сил. В то же время он — олицетворение и захлебывающегося в кутеже Эльсинора, и власти, что топит страну в алкоголе. В каком-то плане он — нечисть, поселившаяся в Дании. Он видит дух отца Гамлета так же ясно, как сам Гамлет, почти постоянно присутствует на сцене, наблюдая и оценивая все поступки Гамлета. Весь спектакль Клавдий существует на грани между человеком, которого можно понять и даже пожалеть, и некой хтонической сущностью, которая его же и мучает.
В роли Клавдия Перегудов остается и героем-любовником. Гертруду он явно любит, к ее мнению прислушивается чаще и внимательнее, чем к мнению Полония, от нее ждет одобрения. Только в финале власть все же оказывается сильнее любви — став в последнем акте правителем, ловко натравливающим Лаэрта на Гамлета, он больше не нуждается в одобрении Гертруды, и в последний раз со сцены они уходят не под руку, бок о бок — он уводит ее за собой, идя на шаг впереди.
В финале Клавдий отказывается от всего, что не относится к маске короля, от всего человеческого и личного — и спокойно посылает Гамлета (Лаура Пицхелаури) на смерть, усмехается, смотря на сходящую с ума Офелию (Федор Пшеничный), манипулирует Лаэртом (Иван Бровин), легко взяв на себя роль шпиона. Он — король скорее уличный, король бандитов, разговаривающий с Богом, как с криминальным авторитетом. Другую окраску приобретают его «свойские» интонации — он больше не кажется добрым соседом, с которым можно выпить, если станет тоскливо, «свой парень» оказывается преступником.
В «демонических» ролях Перегудова нет ничего от Люцифера или Мефистофеля, ничего от падших ангелов. Они, скорее, болотные чудовища, неуловимо меняющие форму, текучие, холодные и липкие (особенно это чувствуется в «Мертвых душах»).
После ухода Бутусова из Ленсовета Перегудов опять оказался в сценическом мире на стыке между безумием, болезнью и оборотничеством: «Мертвые души» Романа Кочержевского находятся в эстетической системе Бутусова — здесь то же расширение оригинального текста, монтажность, разорванность мира, в котором существует только длинная коробка дома в одну комнату, окруженная черной бесконечностью пространства вокруг.
Перегудов (как и большинство актеров) исполняет две роли — Ноздрева и Чичикова. Его Чичиков — франт в песочном костюме, который попадает к Коробочке (ее, как и Наталью Петровну, играет Анна Ковальчук), эдакой лесной ведьме. Окруженная вниманием Чичикова, милого героя-любовника, она медленно расцветает, превращаясь из старушки в женщину-вамп. Правда, Коробочка тут же попытается отравить милягу, а он, в свою очередь, перевернув стол и картинно рухнув на одно колено и отставив ногу, направит на нее дуло пистолета.
«Мертвые души» Кочержевского стилизованы под фильмы об американских серийных убийцах, что-то в духе то ли «Настоящего детектива», то ли документальных сериалов о нераскрытых преступлениях. В спектакле у всех героев есть что-то маниакальное. И у четы Маниловых (Александр Новиков и Наталья Шамина), которые то смеются, то не могут оторваться друг от друга, и у Коробочки, прикидывающейся старушкой, а затем соблазняющей и отравляющей пришедших к ней гостей, и у терроризирующего жену Собакевича (Виталий Куликов), и, наконец, у Ноздрева—Перегудова.
С. Перегудов (Ракитин). «Все мы прекрасные люди». Фото Ю. Смелкиной
Этот Ноздрев (вторая роль в спектакле) появляется чертом из табакерки, но вскоре превращается в человека, захваченного демоном. Он вытаскивает из огромной сумки бесконечные мягкие игрушки, рассказывая о своих собаках, и явно уверен, что они живые, настоящие животные. Затем их приходит собирать его дочь, совсем еще ребенок (Лаура Пицхелаури). Становится понятно, что он украл их, украл игрушки собственного ребенка в приступе безумия или увлечения игрой, что, впрочем, одно и то же. А после Ноздрев садится и начинает раздеваться, разматывает бинты на ногах. Каждое действие причиняет ему невыносимую боль, и в конце концов он остается в растянутой рваной майке, с синими ногами, как у мертвеца. В коробке-доме за ним на пустой, подсвеченной тоже синим стене висит один только крест — так изображают интерьер домов южных штатов в американских сериалах. Ноздрев Перегудова сидит под этим крестом, глубоко согнувшись. Кажется, что еще немного, и от тяжести сломается спина.
С. Перегудов (Телегин), Н. Шамина (Елена Андреевна). «Дядя Ваня». Фото Ю. Кудряшовой
Тут тоже история болезни-зависимости. На этот раз герой алкоголик и игрок, но оборотническая, хтоническая история занимает гораздо больше места. Ноздрев-монстр далеко не из петербургских каналов, как Кочкарев, а, скорее, откуда-то из луизианского леса, где на деревьях висят канаты серого мха, а воздух влажный и жаркий до удушья. Это чудовище существует наравне с Ноздревым-человеком, и, как паразит, оно вытягивает из него все соки. Ноздрев одновременно и домашний тиран, который из-за своей зависимости ужасно обращается с собственными детьми, и человек, измученный вселившимся в него демоном. Это как бы и не он, а его вторая чудовищная сущность, внутренний монстр заставляет его играть и красть детские игрушки, а сам он всего лишь поломанное тело, в котором это чудовище поселилось.
С. Перегудов (Чичиков). «Мертвые души». Фото Ю. Кудряшовой
С. Перегудов (Кочкарев). «Город. Женитьба. Гоголь». Фото Ю. Кудряшовой
В финале, снова обратившись в Ноздрева — лихого игрока, Перегудов выйдет в техасском галстуке, этаким дельцом американского Юга, наравне с такими же дельцами-помещиками. Каждый из них — маньяк, достойный собственного сериала, но они захватили власть, они — мафия, которая все контролирует. Они не оставляют Чичикову (Федор Пшеничный) никакого выбора, кроме как пытаться пробиться неправдой, обманом, подлогом — он вынужден покупать мертвых, и это его отравляет и сводит с ума. Доведенный до отчаяния, Чичиков пытается повеситься, но вместо этого именно Ноздрев впрягает его в «птицу-тройку». «Старших» везут в будущее обманутые и сломленные молодые.
…А в сериалы Перегудова продолжают звать для того, чтобы он отыграл в мелодраме сложившийся незатейливый образ героя-любовника, хорошего парня, покорно влюбленного соседа (Егор Атаманов в «Призраке уездного театра») или интеллигентного одинокого врача с разбитым сердцем (Саша в «Любовь. Петербург. До востребования»).
Бутусов начал разбирать, трансформировать этот сложившийся образ, но, избавившись от одного большого «киношного» штампа, Перегудов начал оперировать новыми штампами поменьше (опасность!). Например, узнаваемо, по-простецки он в каждой роли обязательно говорит «Ну?!», разводя руками, требуя от собеседника реакции.
Сергей Перегудов может быть разным, но это разнообразие трех составляющих: герой-любовник, нежить и «свой парень» — в зависимости от точки зрения дает новые конфигурации. Меняется процентное содержание: Клавдий и Кочкарев — больше нежить и простота, чем любовь, но при этом у Клавдия все же больше любви. Больше всего любви у Ракитина и у Вафли, но у Вафли больше и болезни, и простоты. У Ноздрева сильнее болезнь, чем что-либо еще, но это, скорее, проклятье…
При этом все же есть главное: и болезнь, и хтонь, и безумная любовь — это все только театральная игра, которой Перегудов с очевидностью наслаждается. Ведь когда такой внешне здоровый человек, как Перегудов, играет нездоровье, становится сразу понятно, что это понарошку… Поэтому ни болезнь, ни безумие не пугают, да и конкретные телесные симптомы падучей Вафли мало интересуют и Бутусова, и Перегудова, на первом плане здесь экспрессия, сам факт этих судорог, любви и болезни. Падучая превращается в театральный номер, и послушный режиссеру Перегудов ловко его исполняет.