В Театре имени Ленсовета поставили «Тень дерева».В программке вместо имени автора значится No name. То есть неустановленное лицо. Однако к «безымянному» прилагается звездочка-сноска. Сноска раскрывает анонимность - это Екатерина Нарши, заметная представительница так называемой новой драмы. Нарши, между прочим, тоже не фамилия, а псевдоним, в миру литератор всего лишь Селезнева. Этот туман, напущенный еще до начала спектакля, много про спектакль рассказывает.
С одной стороны, имеет право человек взять красивый экзотический псевдоним? Разумеется. С другой - такая многозначительная манерность выдает повышенное внимание к собственной персоне. Столь же двойственное отношение вызывают и герои пьесы.
Действуют в ней Человек в комнате, Нелюбимый, а также Любимый человек и Кто-то по поводу мусора. У Нарши главный герой говорит о себе в мужском роде, но все-таки по некоторым признакам (прежде всего по тому, что голос этого персонажа ближе всех к голосу автора) можно предположить, что это женщина. Режиссер Мария Романова так и поступила, отдав роль Ольге Муравицкой. А предметы ее любви и нелюбви сделала мужчинами: это Роман Кочержевский и Александр Новиков. «Кто-то» вполне может быть кем угодно - в спектакле его изображает Марианна Мокшина.
Героиня удалилась от мира в свою комнату и довольствуется обществом тени на полу, которую отбрасывает растущее напротив окна дерево. У нее что-то типа светобоязни - только физически непереносим не свет, а пошлость. Источники которой: телевизор, телефон, а потом и книги отправляются в окно. Тут является тот самый Кто-то - мол, выброшенное мы утилизировали, а вы не хотите ли перебраться кое-куда, где тепло, светло и хороший уход?
Это самая интересная проблема в пьесе и спектакле. Хоть она и вечная. И вечно современная. Где граница между нормой и патологией? Безумен ли поэт потому, что видит и чувствует мир не так, как остальные, оттого его ранит привычное другим и не имеет значения то, что для других сверхценно? А дауншифтер - он тоже отчасти поэт или просто с жиру бесится? Ольга Муравицкая замечательно играет грань между еще только душевной оригинальностью, необычностью организации внутреннего мира - и уже измененными состояниями сознания, утратой адекватности. Этой женщине непонятно сколько лет, она красива, но и смешна, резка, притягательна, жестока, она из тех, кто «послан Богом мучить себя, родных и тех, которых мучить грех» (Пастернак).
Эти мучения осуществляются в замкнутом клаустрофобическом пространстве, которое художник Павел Семченко выгородил на ленсоветовской Малой сцене тремя полотнищами грязноватого холста на штанкетах. Там навалены коробки, стулья, есть патефон, синтезатор, которым подзвучивают монологи, микрофоны, которыми подзвучивают вставленные в пьесу тирады из Джима Моррисона («Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности»), есть толстая красная веревка, на которой героиня вот уже было завязала петлю, но вдела в нее все-таки горлышко бутылки шампанского. Хотя гибель, конечно, последует: иссохшего дерева, а за ним - человека, оставшегося без его тени. И оставившего безутешными обоих мужчин.
Мария Романова, безусловно, наделена фантазией, позволяющей создавать самостоятельный сценический текст. Но за 80 минут спектакля его ткань порой рвется. Когда поэтические, музыкальные токи ослабевают, режиссерские решения начинают выглядеть произволом.
И, например, заслуженного артиста России А. М. Новикова, которого неизвестно зачем заставили долго-долго намыливать себе все лицо пеной для бритья, становится попросту жалко...
Дмитрий Циликин
