Аномальный театр Юрия Бутусова
«И звучит эта адская музыка,
Завывает унылый смычок,
Страшный чорт ухватил карапузика
И стекает клюквенный сок»
А.А.Блок
Эта сцена не имеет округлостей. Она выгорожена грубыми щитами неровного тёмно- коричневого оттенка. Большие прямоугольные щиты, между которыми щели-швы, образуют высокие стены. Нет только четвертой стены. Из этого реального в тот сценический мир ход открыт - можно выйти из зала, в джинсах, балетках и черном топе. Но тут, в зале, - просто люди, мы сегодняшние, искушенные в спецэффектах теле- и киноэкрана, раздражённые житейским лицедейством и утомлённые поисками истин на просторах Интернета. Чем нас удивишь? Чем пробьешь?
Сцена вызывает и провоцирует мир безумств. Пустое пространство притягивает, как магнит, все что угодно. Гора стульев, удивительно грациозно сцепившихся друг с другом гнутыми ножками и спинками. Оконная рама, напоминающая забытый мольберт, висит, на метр оторвавшись от пола. Бутафорская зелень, как лоскут уцелевшего плюща, зацепилась по краям. В глубине - ярко зелёный рояль. У правого портала стойка с брусничной головкой микрофона.
Какая дикая мысль - усадить на таком фоне за сияющий белый стол «тургеневских персонажей». Красивая, залитая светом, ярчайшая картинка. Глаз цепляется за красную шляпу Cергея Перегудова (Ракитина), читающего нелепый текст из «Монте-Кристо». Мы тут мгновенно узнаем, что там в центре за столом сидит Анна Ковальчук в платье роскошного изумрудного цвета, которое так ей идёт. А ведь это она только что в джинсах прошла мимо нас, вышла, ушла отсюда -туда. Нарочитая красота чарует, как подобает обманчивым театральным эффектам. Вдруг вместо ручки в знак приветствия Наталья Петровна Ислаева (Ковальчук) протягивает босую ногу с грацией танцовщицы, улыбаясь избалованной улыбкой женщины, могущей позволить всякое.
Смесь эпох и стилей обыгрывается с клоунской беспощадностью.
Десятилетний (по пьесе) Коля Ислаев ловит несуществующих бабочек длинным белым сачком, и взрослому артисту приходится ползать по сцене на четвереньках. Заурядный доктор почему-то является злым горбуном. Безумцы там раскачивают лодку. А мы тут сразу же чувствуем, что нет ничего надежного, незыблемого, привычного, что это только начало невероятной истории, которая по ниточке распарывает знакомый классический сюжет.
Без толку вспоминать, что пьесе «Месяц в деревне» больше 150 лет. Принято считать, будто тургеневский театр опередил свое время, забежал вперед и словно «скрипку подложил» под взлетевший «чеховский смычок». Но поэзия дворянского гнезда не пережила эпоху лопахинских топоров, ударивших-таки по вишневому саду, скрылась в заколоченном барском доме, канула в вечность. И появились мы, какие есть, сегодняшние, сотканные из иной материи, иной истории. «Все мы прекрасные люди» и желаем знать, где оно, наше нынешнее гнездо, где они - наши «ад» и «рай».
Этот театр возникает в пограничном пространстве. Здесь все трансформировано так, что отражается «верх», а равно и «низ» наших желаний. Этот театр остро чувствует, как балаган неотступно преследует душераздирающую мелодраму, загоняя её в конце концов в трагическое инобытие. Этот театр, как и должно театру, коварен, он крушит и плавит классический каркас, издевается и гримасничает, так что кажется порой «не ведает, что творит». Этот театр, как и следует жизни, жесток, он отслаивает покровы, предлагает и тут же сдирает образы и маски.
Череда сцен представляет безумный коллаж. Странные соло перемежаются не менее странными массовками. Мужской состав заводит зал, играя на гармошках. Служанка Катя бурно пляшет, размахивая длинной косой, обнаженный молодой человек носится, прикрывая срамные места. Какие-то люди в шахтёрской робе выходят на сцену, беспардонно шарят в темном пространстве лучи от лампочек на их шлемах. Две женщины воткнулись лучами друг в друга. Так происходит диалог Анны Семеновны Ислаевой (свекрови), конечно, неспроста заподозрившей Наталью Петровну. Недалекая Анна Семеновна чует недоброе, но истины «не догоняет». Вовсе не Ракитин, друг дома, заставляет Наталью Петровну пренебречь приличиями. Отношения с Ракитиным давно превратились в привычку, и хотя переданы в спектакле как однозначная близость, могли бы так никогда и не нарушить привычного хода вещей.
К ужасу героини, мыслями её овладел другой, и вовсе, казалось бы, их недостойный - юнец, наивный мальчик, студент, перебивающийся уроками для сына Коли - Алексей Беляев. А в общем-то, не суть кто. Любовь-страсть наносит удар своим копьем, и не единожды. Звуки музыки пугают зрителя ощущением надвигающегося кошмара. И Наталья Петровна (Анна Ковальчук) корчится в конвульсиях под странную музыку от этих внезапных ударов. Впрочем, возможно, Наталья Петровна вовсе не создана для роковых бурь. Она еще готова отпустить себя и петь, по-своему, от боли до кайфа охватывая жизнь. Вязаная темная шапочка до бровей вмиг делает её моложе. Вызывающая и безрассудная Ковальчук бравирует раскрепощённостью и поет в микрофон сегодняшнюю песню. Бедная Верочка едва успевает в этот же микрофон задать свой никчемушный вопрос.
Тургеневский любовный четырехугольник взят в постановке с тыла. Так, что все чаще становится страшно за героев, которых спектакль взрывной волной выбросил вплотную к нам сегодняшним, на самую грань, отделяющую вымысел от жизни. Верочка, влюбленная в студента-учителя; учитель, растерянный в этом «звездопаде»; Ракитин, у которого ускользает «роль»; и, наконец, Наталья Петровна, поставленная во главу разорванного сюжета.
А память шлет подсказки из прошлого. Был незабываемый «Месяц в деревне» у Эфроса (1977). И была Наталья Петровна - Ольга Яковлева со взглядом огромных глаз, впечатлением переполненности, нерастраченности, невозможности счастья. И в том же спектакле студент Беляев - Олег Даль, «другой» и «случайный» среди всех прочих. Он так запускал бумажного змея, словно сам мог отправиться в этот полет и исчезнуть. Была Елена Коренева - Верочка, отважно создававшая проблему поединка в истории, которой сам Тургенев когда-то хотел дать вовсе не идилличное название «Месяц в деревне», а гораздо более определенное - «Две женщины». Но напрасно было искать у Эфроса победителей и побежденных, виноватых и невинных. Поединок двух женщин по-своему выстраивал участников и свидетелей, но жизнь оставалась мучительно прекрасной и непостижимой, тайны скрывались на дне души.
Наверное, великий критик и жена режиссера Наталья Крымова знала тот спектакль наизусть. А позже, в рецензии на пятичасовую постановку тургеневской пьесы в мастерской Фоменко (1996) «О свойствах страсти» сетовала на многословность классика, словно поработившего режиссера Сергея Женовача. Есть в пьесе одно неоспоримо главное, настаивала Крымова, вне чего всё мельчает и теряет всяческий смысл. Это главное - Наталья Петровна.
Как отважно Анна Ковальчук играет Наталью Петровну в спектакле Юрия Бутусова! Играет то самое - главное, без которого классика сегодня мертва и бесполезна. Если бы не она, все было бы напрасно - божественная красота отдельных сцен, замерших в духе «Мира искусства», и дьявольская острота пластичных фрагментов, когда, например, фигуры героев исчезают, картинно проскальзывая сквозь черный занавес-ширму! Театр пошел поперек всякого «бывшего» Тургенева. Он принял и признал лишь историю Натальи Петровны, удивительную тургеневскую тему женственности, прошедшую сквозь время.
И Анна Ковальчук играет Наталью Петровну, передавая многоликость, накопившуюся в персонаже за более чем полтора века. Режиссер поместил актрису в самый центр своего аномального театра. Это ей дано пропустить через себя всю энергетику его бурь и катастроф. Эпоха после Чехова и Блока словно отменяет хронологию. Невидимые токи, навязчивые загадочные «мотивы» превращают жизнь в безадресное бытие. Но какими бы вечными не казались поэтические дали, сквозь них именно здесь и сейчас все равно проступает наше бредовое Отечество, в котором все смешалось и сместилось до невозможности. Наталья Петровна предельно узнаваема. Она вызывающе сегодняшняя и в совокупности - невероятная. Какие потрясающие аттракционы подсказывает ей каждый новый костюм. Изумрудное платье создает обманчивый историзм, рискованная женская комбинация дарит аромат звезды фривольного голливудского глянца. «Лебединый крахмал» белых кружев превращает ее в куклу, лежащую на кровати между Ракитиным и Ислаевым. «Маленькое черное платье» и черные чулки приобщают к горько эмансипированному и прозаичному одиночеству.
Из чего и как в этом хаосе рождается поэзия? Вот переступает Наталья Петровна по стульям, едва их касаясь, словно не босая, а на пуантах, идет по краю пропасти. А вот не в себе толкает по сцене зеленый рояль, со спины оказавшийся барной стойкой и замирает в неподвижности, словно не слышит Верочку, возникшую рядом и уже почему-то похожую на неё саму. Кто она, эта Наталья Петровна? Откуда? Литературность ассоциаций (от Настасьи Филипповны до блоковской Незнакомки) напрашивается и отступает. Вокруг нее «прекрасные люди», но слова эти могут быть равно и издевкой, и милосердным откровением.
Проходит свои испытания Верочка. Анастасия Дюкова придает ей свой особый звук, глубокий и сильный. Лишь поначалу это безмятежный ребенок. В коротком черном платьице она распевно и ритмично выговаривает свои вопросы и признания в спину Беляеву, он на расстоянии, он ей не принадлежит, он - не её и уже никогда таким не станет. Она попадает в след Натальи Петровны. Но для Верочки это дорога в никуда. Будничный плащ, красные туфли и чемоданчик...
Броско играет Галина Субботина стареющую и вульгарную Анну Семёновну. Почти шарж, почти фарсы, как из стародавнего дорежиссёрского театра. Но и в них нарочитая, с упреком, перекличка с непостижимой и восхитительной Натальей Петровной.
Все здесь перекликаются на расстоянии. В непосредственную близость с главной героиней допущен лишь один персонаж. Дуэт Натальи Петровны с Ракитиным становится сквозной линией композиции, вокруг которой пестрит и все же меркнет балаган.
Сергей Перегудов ведет свою партию друга, всегда готового быть рядом и с каждым шагом все точнее знающего, что Прекрасная Дама ему изменяет. Он и смешон, и проницателен, и начеку, и всё равно не верит глазам своим. Его Ракитин взят в диапазоне от низости неудачника до благородства любви. Созданный понимать, он заблуждается; созданный терпеть, срывается; созданный для манер, лишается прикрас. Наталья Петровна для Ракитина - потрясение. И актёрски Перегудов доносит это потрясение до нас, преувеличивая и в то же время смешно пытаясь преодолеть. Какой страшной жуткой комедией оказывается вся эта история!
Спектакль музыкален и выстроен, как всегда у Бутусова, «накатами». По ходу мы обучаемся ждать волну ещё и ещё. И мне неважно, что во втором акте спектаклю как будто не хватает амплитуды дыханья. Неважно, что окончательно взятая высокая нота кажется с «передержкой». Неважно всё, что нам подсказывает рассудок. Важно только то, что необъяснимо и незабываемо.
Спектакль запоминается музыкальными вспышками удивительной красоты. Вот Наталья Петровна, кружась, надевает поверх белого платья черное, с большими буфами на рукавах и превратилась... в шекспировскую королеву? Вот эта королева стала похожа на зловещую птицу и вдруг опустилась в одежде в ванну, полную воды, била руками, поднимая потрясающе красивые фейерверки брызг. Её крик «Он должен уехать» заглушали громы музыки.
Эта Наталья Петровна - не Анна Каренина, не Маргарита, не одна из ролей, сыгранных Ковальчук прежде. Она - творенье, ошарашивающее оригинальностью и новизной. В этой Наталье Петровне живёт большая актриса - сама Анна Ковальчук, у которой в прошлом и Анна Каренина, и Маргарита, но такой, какой она обнаружила себя здесь, мы её прежде не знали.
Нам предлагают угадать персонажей. И вот мы тут заинтригованы ими там. Они, как настоящие, приближаются к нам. Строят свои множества кульминаций, возникающих снова и снова на ещё и ещё одной режиссерской волне. Опасно, на грани фола, играет и интригует фантазия режиссёра. И поддаваясь её воле, мы веселимся, но одновременно испытываем странную нервную дрожь.
Ирина Кириллова