12 и 13 февраля на Малой сцене Театра им. Ленсовета пройдут премьерные показы спектакля Федора Пшеничного «Академия смеха» по пьесе современного японского драматурга, писателя и кинорежиссера Коки Митани. Остроумную и философскую историю о противостоянии молодого автора и строгого государственного цензора разыграют актеры Илья Дель и Сергей Перегудов, согласившийся в преддверии премьеры ответить на вопросы «Санкт-Петербургских ведомостей».
Сергей Перегудов / Фото Юлии Смелкиной. Предоставлено Театром им. Ленсовета
– Пьесы Митани, как отмечают филологи, построены на языковых парадоксах. Насколько эту особенность возможно перенести на русскую сцену?
– Мы эту особенность ощутили и во время репетиций стараемся очень точно передавать авторский текст. Причем в нужной расстановке слов! Эти «языковые игры», безусловно, одно из самых главных достоинств пьесы Митани. Но тут необходимо отметить: нам очень повезло, потому что мы работаем с прямым переводом – с японского языка на русский. Не с «троекратным», как это порой бывает, когда иностранный текст сначала переводят на английский, а английский уже на русский. Переводчик Дмитрий Лебедев постарался максимально точно донести до нашего читателя особенности японского текста, сохранить авторский стиль.
– А в целом, на ваш взгляд, природа русского и японского юмора сильно отличается?
– Мы узнаем это на премьере! Пока сложно судить, ведь мы, театральные люди, в этом плане необъективны. Нам немного нужно, чтобы уловить скрытый в тексте юмор, остроту, сарказм, мы считываем все это в намеке. А вот как это услышат люди, сидящие в зале? Насколько им будет понятна и интересна эта история? Она небытовая, сложная, в смысловом плане многослойная.
– Ваш герой – строгий цензор – меняется по ходу пьесы. Как полагаете, искусство действительно способно изменить человека в лучшую сторону?
– Способно, и это одна из главных тем пьесы. Хотя повторюсь: здесь много самых разных смыслов, делающих эту историю невероятно актуальной в наши дни. Но основная линия посвящена тому, как человек абсолютно выверенный и четкий вдруг теряет почву под ногами. Его жизненная запрограммированность, его функциональность, его всезнайство оказываются не такими уж и «непробиваемыми». Эта трансформация происходит благодаря искусству, благодаря творчеству, но еще и благодаря встрече с человеком совершенно другого склада – драматургом, роль которого исполняет Илья Дель.
Сергей Перегудов и Илья Дель в спектакле «Академия смеха» / Фото Юлии Смелкиной. Предоставлено Театром им. Ленсовета
– Наверное, одна из самых важных встреч в вашей профессиональной жизни – встреча с режиссером Юрием Бутусовым? Вы как-то вспоминали, что он учил вас не бояться быть «неудобным». Как найти грань между свободой творчества и безразличием к чувствам зрителя?
– Представьте ситуацию: пришла семья в театр на «легкую» постановку, в итоге что они ожидали увидеть на сцене, то и увидели, посмеялись, еще и шампанское в буфете выпили. Здорово! Люди не зря потратили деньги на билеты, довольные пошли домой. Только, скорее всего, уже через час они забудут, что были в театре. У нас в репертуаре тоже есть такие постановки, их довольно много: мягкая драматургия, красивые костюмы. Зрители могут хорошо провести вечер, ничто их не смутит, не расстроит.
Спектакли Бутусова выбивают из колеи. Люди после них порой негодуют. И это, действительно, его стихия, его идеология: не быть приятным для всех, не угождать. Вместе с актерами он хочет ворваться в забетонированный уклад жизни своих зрителей. Чтобы муж возмутился: зачем мы купили билеты?! Но чтобы он заставил себя остаться в зрительном зале до конца и проникся энергетикой спектакля, его иронией, парадоксальностью. Может быть, эти зрители уйдут из театра в полном непонимании, с чувством протеста. Кто-то, возможно, возненавидит театр! Это не так важно...
– Что же важно?
– Чтобы человека после спектакля «не отпускало». Чтобы спектакль натолкнул его на какие-то мысли. На какие именно, мы не можем предугадать. Но это и есть рост! Человек всегда старается «обезопасить» себя: от потрясений, от любых передряг, от чувства дискомфорта. Мы все живем в некой «колбе», нам так важно, чтобы окружающий мир нас не беспокоил, чтобы нам было хорошо, ничто нас не тревожило, не задевало наши чувства. Но вот парадокс: человеческий рост – психологический, духовный – происходит именно в моменты самых разных передряг. Я не говорю, что театр обязательно должен быть провокационным и вызывать тошноту. Нет. Но театр не должен быть удобным для зрителей.
С Анной Ковальчук в спектакле «Все мы прекрасные люди» / Фото Виктора Васильева. Предоставлено Театром им. Ленсовета
– А успех спектакля – не всегда зрительский успех?
– Вечный вопрос. Для кого создаются спектакли: для массовой аудитории, для группы эстетов, которые не представляют жизнь без театра, или режиссер все это делает для себя самого? Конечно, спектакли создаются для людей. Только вот в нашей стране количество людей, регулярно посещающих театры, ничтожно мало! Если не ошибаюсь, меньше процента. О чем это говорит? В первую очередь, о том, что спектакли могут быть любыми: классическими, провокационным, легкими, сложными. Любыми. В масштабах страны это ни на что не повлияет. Потому что, как ни крути, наш театр не имеет массового зрителя. Здесь, как мне кажется, принципиально важно другое: зритель сам не понимает, что ему нужно. Кайф состоит именно в несоответствии твоих ожиданий увиденному на сцене.
– Как в жизни: о чем мечтаешь – оказывается пустым и ненужным, что отвергаешь – приносит пользу?
– Абсолютно. Те, у кого хватает терпения и сил досмотреть спектакль, вытерпеть боль, пережить несчастье, в итоге награждаются осмыслением. Так устроена жизнь. А если продолжить разговор о Бутусове, о том, как мы, актеры, изменились после встречи с ним... Мы сами по-другому стали смотреть спектакли. Не потому что он этому нас учил. Скорее, он раскрыл для нас самих наши зрительские возможности, возможности восприятия души. Он был лишь катализатором. И ему живется в этом мире непросто. Как и все «неудобное», его постоянно ругают, критикуют, порой ставят палки в колеса. Он с этим живет всю жизнь, борется, находится в состоянии постоянного конфликта – с руководителями театров, со зрителями, порой с артистами. Это его выбор способа существования, и такая позиция вызывает уважение.
– Задача искусства – традиции разрушать или сохранять?
– В том числе и разрушать. Да, есть вечные произведения – о человеческих страстях, о нашей боли. Но как играть то, что было написано в начале позапрошлого века? Точно так же, как играли в ту эпоху? Или, например, гениальные спектакли, поставленные в 20-х годах в Вахтанговском театре... Да их сейчас невозможно будет смотреть! Сегодня другой ритм, динамика жизни, люди по-другому считывают и воспринимают информацию. Все динамичнее, острее и циничнее. Цинизм нашего времени не скроешь. И что, в театре мы должны «делать вид»? Чтобы на сцене все было культурненько и сладенько? А зачем врать? Театр – срез времени. А у каждого времени свой Гамлет.
Сцена из спектакля «Гамлет» в постановке Юрия Бутусова / Фото Юлии Смелкиной. Предоставлено Театром им. Ленсовета
– Вы верующий человек. Для вас не существует противоречия между верой и профессией? Многие актеры «служат» лишь театру, для них профессия – важнее всего, в том числе окружающих людей.
– Я спокойнее отношусь к профессии, и в моей жизни православная вера соединяется с театром. Все и всегда закопано в голове и сердце человека. Просто нужно самому себе ответить на вопрос: для чего ты это делаешь? Чтобы приобрести больше неведомой славы? Порой губительной для тебя? Или больше денег заработать? Этот вопрос мне однажды задал монах, и я впервые честно и глубоко задумался, для чего выхожу на сцену. К сожалению, многие актеры считают, что они должны выучить текст, запомнить мизансцены, надеть костюм и... все. Дальше можно не париться. Им безразлично, для чего они играют.
– Для чего вы играете?
– Я чувствую, что мне есть что сказать.
– Сергей, вы родились и выросли в Надыме. Чем отличается сибирский характер от ленинградско-петербургского?
– Знаете, мне кажется, что принципиально ничем. Наоборот, они очень схожи своей закалкой и стойкостью перед... неустроенностью погоды и общей неустроенностью жизни. Когда я переехал в Петербург, то не почувствовал большой разницы. Только воздух стал более влажным.
