Сергей Перегудов — известный петербургский театральный и киноактер. Он известен миллионам зрителей по кино и телефильмам: «Преступление и наказание», «Агент особого назначения», «Адъютанты любви», «Контрибуция», «Союз спасения» и многим другим. Но если его киноработы можно увидеть в режиме онлайн в любое удобное время, то спектакли с его участием — только в Санкт-Петербурге, в Театре имени Ленсовета. Тем интереснее было поговорить с Сергеем о театре, ролях, его взглядах на искусство и музыкальных предпочтениях.
— Вы живете в Петербурге уже около 20 лет. Некоторые считают, что этот город достаточно суров и принимает не всех. А как он встретил вас, будущего артиста Театра Ленсовета?
— Встретил гостеприимно и деликатно, я бы сказал, мягко и аккуратно… В общем, принял меня, как своего. Не устраивал какие-то проверки, хотя он их делает для людей, случайно в него попавших. Вообще, я приехал повидаться со своими одноклассниками, которые жили и учились в Питере на тот момент уже два года. Приехал из Волгограда, где получал экономическое образование. Просто отдохнуть. И случайно заглянул в театральную академию на Моховой (сейчас РГИСИ – прим .ред.), потому что мне было очень любопытно. Знаете, как иногда заходишь в магазин, в котором ты и не думал ничего покупать, просто посмотреть, прикинуть глазами. Потом выходишь – купил автомобиль. С перепугу, потому что тебе очень понравилось. То же и здесь: мне были очень интересны и город, и театральный институт. И это любопытство перетекло в желание сюда «переползти», переплыть. Приехал в Петербург, как я думал, ненадолго, но здесь остался, и город дал мне карт-бланш.
— Российский государственный институт сценических искусств (РГИСИ) открыл зрителям замечательных артистов: Михаила Боярского, Константина Хабенского, Михаила Пореченкова, Анну Ковальчук, Сергея Перегудова — и еще много прекрасных имен…
— Спасибо. В общем-то это единственный государственный театральный ВУЗ в Петербурге. В Москве их много, а в Питере он наш единственный и неповторимый. И да, он знаковый.
— А с чего началось ваше знакомство с Театром Ленсовета, в котором вы служите уже около 16 лет?
— Знакомство началось сразу же, когда я поступил на курс к Владиславу Борисовичу Пази, который был моим мастером, руководителем курса и на тот момент художественным руководителем Санкт-Петербургского академического театра имени Ленсовета. Существует общепринятая практика, когда худрук какого-либо театра набирает курс в вузе специально для того, чтобы потом к нему в труппу пришло свежее поколение артистов. Но зачастую после окончания института в театр приходят лишь нужные руководителю курса люди, его дети, а остальные разбредаются по разным городам и разным театрам. А нам повезло, потому что Владислав Борисович в своем театре щедрой отцовской рукой оставил весь наш курс. Мы работали, учились при театре, а, стало быть, с первого курса мы уже были на сцене, варились в этом театральном котле.
— Ваш дипломный спектакль «Сотворившая чудо» Уильяма Гибсона был включен в репертуар театра и идет до сих пор. Вы играете его уже около 20 лет.
— Во время учебы мы играли в театре много всякой массовки в репертуарных спектаклях. А в своих дипломных работах должны были исполнить, конечно же, главные роли. Спектакль «Сотворившая чудо» — это и была защита диплома, который ты получаешь за большую роль, и одна из моих первых больших работ в театре.
— «Сотворившая чудо» — это трогательный и добрый спектакль о слепой девочке, которая пытается научиться жить нормальной жизнью, и в этом ей помогают многие люди. На ваш взгляд, в чем его ценность и секрет долголетия?
— Вопрос, на самом деле, простой и в нем уже содержится ответ. Это история, абсолютно обезоруживающая любого зрителя, не оставляющая никого равнодушным, мощная, неиссякаемая, трогательная, сентиментальная, в этом и заключается ее долголетие. Мы, исполнители, стараемся отзываться на все струны, ноты, заложенные автором этой пьесы, они в нас звучат, хотя прошло уже где-то 19 лет со дня выпуска этого спектакля. Конечно, были попытки его снять, потому что любая постановка живет 10- 15 лет. И это очень много, а дальше она выхолащивается. Составы артистов уже много раз менялись, дополнялись, но все ребята берегут спектакль, даже совсем юные, молодые артисты. Они чувствуют наше трепетное отношение к спектаклю и стараются не халтурить, не играть левой ногой, включаться полностью, максимально, всем сердцем. Повторюсь, секрет долголетия — в истории, которую мы рассказываем зрителям, а не в какой-то нашей невероятно гениальной игре, хотя мы, конечно, всячески стараемся.
— В пьесе капитан Келлер, ваш герой — человек достаточно жесткий, требовательный к членам своей семьи. У вас же он получился более мягким, даже трогательным.
— Когда мы только выпустили спектакль, я был совсем зеленым студентом, а изображать на сцене надо было отца семейства. Я клеил усы, бакенбарды; режиссер, действительно, требовал играть несгибаемого вояку, командира американской армии в прошлом и деспотичного главу семьи в настоящем. Но с годами пришло понимание, что зрителю не интересно три часа наблюдать за просто жестким руководителем и просто деспотичным главой семьи. Поэтому сейчас я стараюсь его делать более человечным, не однобоким.
Любая роль должна куда-то двигаться. В каждой пьесе есть очень острые и больные ситуации, которые меняют персонажей: к примеру, в начале спектакля на сцене появляется добрый, светлый, радостный и трогательный персонаж, а уходит в последнем действии сволочью, прогнившей насквозь. Это процесс, за которым любопытно наблюдать зрителю. Иначе, зачем он приходит в театр?
— Эта пьеса актуальна еще и потому, что она затрагивает проблему людей с ограниченными возможностями.
— Конечно, сердобольность, когда сердце откликается на людей, живущих рядом с нами, немного не таких, как мы — не это ли так важно сегодня? Жизнь зачастую вынуждает людей становиться грубее. Наш спектакль для тех, кто немножечко позабыл, что он не единственный на этой планете, что не все тут так просто и вокруг нас не все здоровы. Спектакль сдувает пыль с сердец, слегка опускает на землю, заставляет задуматься и пересмотреть свое отношение к людям, к каким-то фондам, которые собирают средства для таких людей, для таких детей.
— Вы также занимаетесь благотворительностью, являясь попечителем фондов социальной помощи «Подари мне крылья» и «Вера и надежда». Миссией фондов является привлечение внимания общества к проблемам детей и подростков, находящихся в приютах, детских домах и сложной жизненной ситуации. Откуда возникло это стремление помогать?
— Думаю, что не без этого спектакля. Он послужил определенным толчком, чтобы двигаться в этом направлении. Думаю, что у каждого человека в душе есть искренняя потребность помогать, отзывчивость к тем, кто нуждается и т. д. Просто сегодня самый главный вопрос — доверие к тем или иным фондам, к тем или иным сборам средств. Доверие. Главное, дать человеку понять, что эти деньги идут очень целенаправленно, очень локально для определенного, конкретного человека. Часто люди перестают доверять из-за большого количества мошенников, которых много даже в этой сфере. Поэтому и сложно фондам сегодня.
— В спектакле «Гамлет» известного российского режиссера Юрия Бутусова вы играете короля Клавдия. Очень неординарный образ в очень необычном прочтении Шекспира. Считается, что нельзя играть отрицательных персонажей однобоко. А какие на ваш взгляд положительные черты можно найти в Клавдии? Он хоть и отрицательный персонаж, но все же живой человек.
— Каждый артист знает, это проходят на первом курсе: играя доброго, ищи, где он злой, играя злого, ищи, где он добрый. Когда играешь отрицательного персонажа, появляется большая палитра для работы. Намного сложнее сыграть положительного героя, потому что он не должен получиться каким-то абсолютно воздушно-ангельским, белым и пушистым, таким, что аж противно. Надо добавить ложку, а может не ложку, а целый половник дегтя, чтобы он был живым, а иначе даже не хочется не то, что ему сопереживать, а хочется сказать, да пристрелите его кто-нибудь уже, он такой весь прям милый, такой весь добрый, уничтожьте этого несуществующего человека. Мы все сотканы из пятидесяти процентов того, пятидесяти процентов этого. Еще неизвестно, чего у кого больше. Например, даже Гамлет, если задуматься, благородный герой, но из-за него почти все персонажи пьесы погибают в конце.
Что касается Клавдия, он стал заложником своих страстей, жажды власти и т.д. Но и у него есть в пьесе невероятный кусок раскаяния, молитвы, очень мощный, сильный монолог, который я считаю апофеозом роли. Этот момент раскаяния и нужен мне, как актеру, чтобы получить лимит зрительского доверия, зрительского снисхождения и зрительского прощения. Добиться этого эффекта и было основной задачей Юрия Бутусова.
— А есть ли какая-нибудь пьеса Шекспира, которую вы бы хотели сыграть? Или в спектакле, скажем, по произведениям Чехова или Булгакова?
— У меня часто спрашивают: «Есть ли у вас роль мечты?» На что я отвечаю: «Ну, нет у меня прям вот таких вот мечт, нет жажды поскорее сыграть что-нибудь такое…». А если серьезно, мне достаточно того, что я играю на данный момент. И этого материала хватает, чтобы рассказать о том, что меня тревожит. Если ты хочешь что-то важное сказать, прокричать, ты можешь прокричать это текстом любого автора. В театре мы играем Тургенева, очень много Гоголя, комедийного, странного, абсурдного Гоголя, транслируя какие-то важные мысли, боль, радость. Все в наших руках. Не обязательно ждать роль Гамлета, чтобы сказать о самом главном, о проблемах человечества.
— Недавно театралы могли увидеть в интернете трансляцию спектакля «Мертвые души» на фестивале «Петербургские сезоны.» В этом спектакле вы сыграли сразу двух очень разных персонажей: Ноздрева и Чичикова. Как шла работа над этим спектаклем, в котором режиссер Роман Кочержевский пересказал историю Гоголя современным языком?
— Работая над любой пьесой, мы идем всегда каким-то неведомым путем, потому что рецепта, конкретной схемы, по которой создаются спектакли, нет. У нас в театре идут три очень разных постановки гоголевских «Ревизора», «Женитьбы» и «Мертвых душ». «Ревизор» режиссера Сергея Федотова — спектакль абсолютно классический, простой, веселый и любимый зрителем — на него ходят толпы. Здесь прочтение Гоголя абсолютно стандартное. «Город. Женитьба. Гоголь.» поставил Бутусов. Он сказал: «Хватит смешить!» В «Женитьбе» никто не может жениться! Ни мужчины, ни женщины. Не могут совпасть друг с другом и это все — хиханьки-хаханьки, с шуточками-прибауточками. А режиссер решил: что здесь смешного, по большому-то счету? Это трагедия! Люди, которым под пятьдесят-шестьдесят лет в пьесе — Яичница, Жевакин, Агафья Тихоновна — никто не может жениться, никто! Один только Кочкарев, мой персонаж, женился и тот неведомо зачем, настолько он несчастен. В этом и заключается трагедия. Но юмор и текст этой пьесы никто не отменяет. Он сам по себе уникален, ироничен, прекрасен. Но играть комедию через комедию Бутусову показалось банально, странно, прозаично… Ему интересно было найти в этой комедии сегодняшний день. Мы играем чуть-чуть, мне кажется, в другую сторону, чего от нас зритель не ожидает. С этим спектаклем мы объехали много городов и часто зритель его не принимает, потому что спектакль «темноват», но, я считаю, что он все равно светлый, несмотря на его грустную петербуржскую интонацию.
— Гоголь жил во времена, когда было много острых проблем и вопросов, нужно было их решать и обращать на это внимание общественности.
— А они никуда и ни делись. «Ревизор» идет во всех театрах страны, потому что это сегодняшний день: заискивание, подхалимство, кумовство. Это все присутствует и сегодня, и, мне кажется, еще в большей степени, чем во времена Гоголя. Ну, конечно, никто не собирается делать из Гоголя драму. Гоголь, сам по себе очень острый, я бы сказал остроумный, в меру циничный, по отношению к жизни, к людям, в этом что-то есть, это никуда не уходит. Но нам хотелось взглянуть на это как-то иначе.
Что касается «Мертвых душ», спектакль ставил ученик Бутусова, его продолжатель, Рома Кочержевский. Ну, и поскольку мы его очень хорошо знаем, мы ему доверились и бросились в омут, ставить «Мертвые души». Ну тут совсем другая история: ходит человек, собирает души на протяжении всей поэмы. А разные люди по-разному реагируют на его просьбу: «Дайте мне души». Для того, чтобы зрителю было любопытно, нужно было найти какой-то ключ, какое-то решение. Мы искали, так попробовали и вот так. В результате все было слишком — сильно, смешно, глупо, но мы пытались найти баланс и атмосферу именно наших «Мертвых душ», звук нашей струны, нашего ощущения. Я потому подчеркиваю «с нами, с нами, с нами», потому что это наша история. Этот спектакль не может идти в Театре на Малой Бронной. Там он будет другой, потому что будут задействованы другие артисты, другой режиссер, будут использованы другие декорации. Это конкретно наш спектакль.
— В марте этого года на «Газпром Арене» вы провели небольшой концерт и исполнили композиции группы The Doors. Песни Джима Моррисона включены в спектакль The Demons. Вы там исполняете пятнадцать композиций. Как шла работа над этим спектаклем, ведь погружаться в материал на иностранном языке не просто?
— У Моррисона достаточно глубокие и, скажем так, утопичные композиции. Утопично-метафоричные, музыкально непростые, но по энергии, по настроению они соединились с драматургией скандинавского драматурга Ларса Нурена, теперь я уже могу это говорить, поскольку мы уже давно играем этот спектакль. В этом и состоит задача режиссера: почувствовать и соединить, пусть даже на первый взгляд несоединяемое. И, как показала практика, тем зрителям, которые не знали музыку Джима Моррисона, было интересно окунуться в его песни, а те, кто любил The Doors, с большим удовольствием приходили послушать эту знакомую им с юности музыку.
Что касается языка, погружаться в текст на иностранном языке всегда любопытно. У меня был небольшой опыт в кино, где я должен был периодически говорить на литовском — восьмисерийный телефильм «Гастролеры» с Максимом Авериным и Лешей Воробьевым. По-литовски я не знал ни одного слова. Я тупо зубрил. Но здесь, слава Богу, было проще в плане понимания, но исполняя композицию на английском, конечно же, думаю я все равно на русском.
— Это не единственный вокальный опыт в вашей творческой биографии. Еще вы исполняете роль старца Зосимы в рок-опере «Карамазовы».
— Да, почти год назад я ввелся в эту любопытную, очень бесстрашную работу. Было очень тревожно, мне, честно говоря, это казалось несколько утопичным, потому что роман Федора Михайловича невероятно объемный. Я не представлял, как это произведение можно уложить в полтора часа, но режиссер Саша Рагулин, проделал невероятную работу, он сочинил музыкальный материал и сделал спектакль. И это круто! Это его любимое произведение Достоевского, он его перечитывал, постоянно в него погружался и напитался этой энергией, этими мыслями и создал и либретто, и музыку, очень аккуратную и тонко передающую этот роман в эмоциональном плане. Конечно, есть разные мнения, некоторые считают, что это «галопом по Европам». Но это не драматический спектакль, это рок-опера — жанр, который обязывает быть более собранным. Я считаю, Саша с этим справился, бесстрашно, нагло, беззастенчиво, в общем-то, как и должно быть в творчестве. Потому что как только начинаешь немножечко подстраиваться, стараясь всем угодить, теряешь все! Есть люди которым нравится наш спектакль, а есть фанаты Достоевского, которые считают, что нельзя прикасаться к святому. У них уже есть картина, как это должно быть, поэтому они никогда не примут ни драматический спектакль, ни рок-оперу, никаких вариантов.
— Вы много путешествовали. Какие страны произвели на вас большее впечатление, оставили след в душе?
— Скандинавия очень выделяется на фоне стандартизированных европейских стран, это отдельная культура, вершина же этого «скандинавского айсберга» — Норвегия. Она прекрасна своими фьордами и просто своей мощью, замороженностью, невключенностью в европейский ритм. Далее Бразилия с ее энергией и безбашенностью. Она очень похожа на Россию, своей бестолковостью, необязательностью, какой-то прекрасной безалаберностью, что ли. При этом бразильцев не уличишь в равнодушии, они постоянно чем-то горят, они все азартные. Казалось бы, в их условиях можно было бы впасть в уныние и зачахнуть, но нет, возможно это из-за обилия солнца. В общем, прекрасная страна! Потом, другая сторона земного шара: Индия, Индонезия. Также отдельный мир, абсолютно самодостаточный, ни к чему никого не обязывающий, тебя не трогающий, в смысле, ничего от тебя не ждущий. Они существуют в спокойном ритме, никуда не торопятся. Такие мудрые азиаты.
— Австрийский писатель и философ Альберт Швейцер, определил культуру как «духовный прогресс человечества». Согласны ли вы? Есть ли у вас свое определение культуры?
— Это абсолютная истина. Сегодня закрывают театры в связи с пандемией. Почему-то считается, что в театрах люди заболевают, а в самолетах нет. Решают, что знаете, развлекательное, сейчас не нужно. Об этом уже сказано миллион всяких слов, все издания об этом кричат, но я действительно этого не понимаю. Еда нужна человеку, чтобы дальше жить, а культурное наполнение, какая-то душевная составляющая не важна. Но она является самой важной! Если человек будет пребывать в унынии, параллельно с этой пандемией, то ничего хорошего из этого не выйдет. Когда человек не подключает сердце, душу, эмоции — те струны, за которые отвечает культура, если эти струны не тревожить, то человек каменеет и превращается в животное, которому надо только поесть и поспать. И, к сожалению, это нас иногда порабощает, мы становимся заложниками наших потребностей, а искусство, культура нас вытаскивают из материального, дают нам какой-то «душевный воздух», который жизненно необходим.
Текст: Екатерина Щуровская
