Пьесу Т. Леттса два года назад открыли для российского театра Омская драма и режиссер Анджей Бубень, чуть позже Марат Гацалов поставил «Август...» в новосибирском «Глобусе» (оба спектакля получили номинацию на «Золотую маску», один - на прошлую, другой - на нынешнюю). Совсем недавно состоялась премьера в московской «Маяковке» (Евгения Симонова сыграла главную роль - Вайолет), и, наконец, драма добралась до Петербурга.
Путь «Августа...» обычен для современной пьесы в России: сначала она появляется в Сибири (вариант - на Урале), потом в Москве, и только спустя годы - в Северной столице. Осторожность петербургского театра и в случаях с МакДонахом, Вилквистом или Пулинович очень трудно объяснить, а в случае с Леттсом - просто невозможно. Драма Леттса, выдержавшая за полтора сезона на Бродвее шесть с половиной сотен представлений, наследует классическим образцам американской драматургии О"Нила и Уильямса. Она написана реалистично, в ней нет формального новаторства, зато есть интрига и великолепные роли, которых актеры, а главное, актрисы - ведь тут семь женских ролей - ждут годами. Не в каждой труппе пьеса с легкостью «разойдется», но если есть исполнительница центральной роли, то ансамбль к ней подобрать наверняка удастся.
Вайолет, мать трех взрослых дочерей, жена внезапно пропавшего Беверли Уэстона - женщина преклонных лет и непреклонного эгоцентризма. Она болеет раком, глотает всевозможные таблетки в неисчислимых количествах, пьет алкоголь, ненавидит дневной свет, при августовской сорокаградусной жаре не включает кондиционер - в ее доме умерли подряд три попугайчика, не выдержали жары. Разумеется, духота и полумрак дома Уэстонов, а также гибель попугайчиков - легко читаемые метафоры: члены большого семейства задыхаются в обществе друг друга, они иссушены нелюбовью, мучаются жаждой ласки и доброты, им не хватает света и воздуха. И, по ощущению всех, главный источник несчастий Уэстонов - именно Вайолет, полубезумная (или притворяющаяся сумасшедшей?), жалкая (или «бьющая на жалость»?), то агрессивная, то болезненно вялая, то плачущая, то хихикающая. Леттс сочинил объемный характер, сложную богатую личность, превратившуюся с течением лет чуть ли не в адское исчадие для своих домашних. От решения этой роли во многом зависит вся конструкция спектакля, несмотря на то, что вокруг Вайолет - много персонажей, каждый наделен своеобычной натурой, так что всем артистам есть что играть.
Предложив главную роль Елене Комиссаренко, актрисе гораздо более молодой, чем 65-летняя героиня Леттса, режиссер Петр Шерешевский и остальных действующих лиц решительно омолодил. Все герои стали на 10-15 лет младше, что сделало всю ситуацию вовсе не такой безысходной. В пьесе старшая дочь, 46-летняя Барбара, оказывается брошенной мужем, который уходит к юной студентке, и для нее это - крах всей жизни, нестерпимая боль, потеря, предрекающая одинокое старение. А в спектакле мы наблюдаем разрыв двух еще вполне молодых людей, и зрители, хотя и сочувствуют Барбаре - Анастасии Самарской, но не сомневаются, что эта эффектная молодая женщина, стройная, с нежными чертами лица и роскошной волной волос легко найдет себе нового мужа, едва только вырвется из кошмара похорон отца и болезни матери... Айви и Малыш Чарли, влюбленные друг в друга двоюродные брат и сестра, и вовсе выглядят почти как дети. Эта дочь Вайолет живет рядом с родителями, поэтому домашняя тирания особенно сказалась на ней: Анастасия Дюкова играет ребенка, которому всю жизнь недодавали любви. Таков же ее избранник - Антон Багров рисует своего аутичного Малыша Чарли забитым, запуганным (почти затравленным). Его буквально скрючивает от страха, когда тетя Вайолет подходит к нему и гладит его по голове. В финале Айви узнает, что она близка не с двоюродным, а с единокровным братом - отец изменил их матери и прижил ребенка с ее сестрой Мэтти Фей. Открытие поражает бедняжку, но все-таки она убегает из дома, вырывается на свободу. Может быть, в большом мире, в Нью-Йорке (у Чарли на майке надпись New York City) эта хрупкая, но душевно стойкая девочка еще сможет освоиться, у нее есть будущее. Евгения Евстигнеева играет третью сестру - Карен, которая привозит своего жениха Стива на похороны отца. Трудно поверить, что такая яркая энергичная женщина может страдать от невнимания мужчин и судорожно цепляться за грубого и недалекого мужлана и бабника, каким Стива играет Олег Андреев...
В общем, личное счастье молодых героинь спектакля не кажется столь недостижимым, как у изуродованных жизнью героинь пьесы. Кроме того, кое-какие резкие и даже жестокие поступки Барбары в сценическом варианте отсутствуют: так, она не бьет в отчаянии и бессилии свою дочь-подростка по лицу, а просто зажимает ей рот, когда Джин (студентка СПбГАТИ София Никифорова) обижает ее, и не запихивает насильно рыбу в рот матери, заставляя ее есть и принуждая быть паинькой без всяких транквилизаторов и антидепрессантов.
Мрачная, гнилостная атмосфера в спектакле демонстрируется, обозначается, нагнетается специальными средствами - тревожной музыкой, неприятными звуками (карканье, хлопанье птичьих крыльев), чернотой и неуютом пространства. В зрительный зал острым краем выдается наклонный помост, на котором трудно удержаться, скат словно подталкивает героев вниз. Дома Уэстонов уже нет, от домашнего очага остались лишь угли. Стопки черных, обмазанных сажей книг вместо мебели должны напоминать о том, что когда-то здесь было жилище писателя, профессора, не сумевшего извлечь мудрость из этих фолиантов. Честно говоря, мне показалось, что сценографическое решение Марии Лукка и Александра Мохова чересчур очевидно, оно выдает сразу всю информацию и не содержит возможностей для развития. Использованы избитые символы - в центре винтовая лестница, ведущая в никуда, справа замер черный остов лодки, а вместо воды под днищем - множество выброшенных старых сломанных кукол. Кладбище пупсов-инвалидов... Банальности сценографии подталкивают иногда к банальности мизансцен: таков, например, эпизод с ритмичным вырыванием страниц из книг всеми персонажами. Нарочиты порой действия актеров, как бы «случайно», а на самом деле - специально и потому неорганично берущих в руки тот или иной предмет и «играющих» с ним, чтобы потом навсегда забыть. Такова игра с куклами, с зеркалом, с веслом... Но при этом очень хорошо режиссерски разобрана и выстроена сцена поминального ужина - там царит и издевается над всеми, включая покойника, эксцентричная клоунесса Вайолет, закатывающая провокативный «концерт». Еще замечательно сделан разговор трех сестер в лодке в начале второго акта - красивая мизансцена и сложный смысловой переход.
К спектаклю можно, наверное, предъявить немало претензий по части отбора средств: хотелось бы больше тонкости и нюансов, чем лобовых плоских решений. Но, признаюсь честно, смотреть «Август...» мне было очень интересно. Спектакль увлекает, а вопросы и сомнения возникают позже, когда начинаешь анализировать. Пока смотришь, радуешься за зрителей, которым показывают новую историю, полную драматичных поворотов, и, главное, за артистов, особенно за тех, кто давно не имел большой серьезной роли. После того, как из пьесы исчез пролог, а вместе с ним и роль Беверли (Шерешевский отказался от этого важнейшего героя, превратив его в легенду, о которой бесконечно говорят), все в этом спектакле оказалось в руках женщин. Если индейская девушка Джонна Моневата у Алены Барковой вышла исключительно декоративным, бездейственным персонажем (зловещее выражение лица-маски и неожиданные появления из темноты - вот и все, что можно про нее сказать), если злополучная Мэтти Фэй у Елены Кривец пока что размыта и словно не находит своего места в спектакле, то три сестры Уэстон и Вайолет интересны, за ними все время следишь. Но все же есть ощущение, что окончательная сборка ролей еще впереди.
Елена Комиссаренко сильно и разнообразно играет первый акт. Ее героиня внушает множество разнообразных чувств - от восхищения до отвращения. Вайолет в каждой сцене другая, и внешне, и по настроению. Меняет обличья, являясь то лохматой ведьмой, то чудаковатой дамочкой в шляпке, то разбитной старушкой, то лепечущим ребенком, то монументальной вещуньей. У нее расшатанная психика, к тому же сказывается действие таблеток, но здесь актриса не делает акцента на болезни. Ее героиня хитрит и прикидывается, она все знает про всех, умеет каждому влезть в печенку. Ну нравится этой женщине есть поедом своих родных! А может и не нравится, но для нее это способ выживания... Во втором акте развитие роли словно приостанавливается, Вайолет застывает. Странные выходки перестают удивлять, а страшные признания не потрясают. Сводить сюжет к патологии - слишком простой и неинтересный выход. Когда страшненькое существо катается по полу, сжимая ладонями туго обмотанную тканью, как будто забинтованную голову, - это зрелище жуткое и жалкое, но, можно сказать, бессмысленное. От чего Вайолет с ума сошла? От чувства вины за то, что подтолкнула мужа к смерти? Или, наоборот, от собственного чудовищного эгоизма? От разочарования в детях, от тоски, от одиночества, от лекарств, от жары... Да мало ли причин. Но хотелось бы их прочесть в сценическом тексте.
ЕВГЕНИЯ ТРОПП