Артист Театра имени Ленсовета Александр Новиков на сцене почти тридцать лет. Сегодня в его репертуаре Шекспир, Чехов, Гоголь. В начале апреля театр участвует в конкурсной программе Национальной театральной премии «Золотая маска» со спектаклем Юрия Бутусова «Дядя Ваня», в котором Александр Новиков играет Ивана Петровича Войницкого и номинирован за исполнение этой роли в категории «Драма/мужская роль».
НН Сейчас в общественной среде вокруг театра бурлит много тем. Кто-то чем-то в зрительном зале оскорбляется, кого-то уголовно преследуют, где-то идут внутренние дрязги. И на нашу театральную среду порой смотрят, как на игры малохольных за государственный счет. Не слишком ли мы на самом деле придаем большое значение нашему существованию? Игрушка человечества под названием «театр» какое место занимает в пространстве человеческой цивилизации?
Александр Новиков. Все, чем заполняется человеческая жизнь, это действительно игрушки. Всё – игрушки. И в этом ряду и театр – игрушка. Люди выбирают их себе, начинают в них играть, а потом, порой совершенно незаметно, эти игрушки становятся чем-то большим и замещают реальную жизнь. Становятся собственно жизнью.
НН Понятно, что это для тех, кто внутри театра. А для остальных? Не преувеличиваем ли мы влияние театра на окружающий мир?
А. Н. Если человек оказывается в хорошем театре впервые в своей жизни, то его это событие начинает царапать. Эта первая встреча может не быть агрессивной, может не произвести взрыва, но хороший театр человека нетеатрального начинает медленно царапать. Но условие – хороший театр – обязательно. Плохой театр, который не трогает, не интересен, не цепляет душу, выплевывается в тот же вечер, как фантик от невкусной конфеты, и забывается.
НН Но ведь вопрос нынче остро стоит: что такое хороший театр? Мы часто слышим, что вы вот мучаете зрителя всякой заумью хитроумной, а зритель желает, придя в театр, отринуть от себя все проблемы, сложности мира и личной жизни и просто насладиться зрелищем. И, не будем лукавить, огромная зрительская прослойка так считает вполне искренне и ждет именно такого театра. Никакие царапанья им не нужны. Получается, что это совершенно разные игрушки, два разных типа театра?
А. Н. Нас окружают разные игрушки. И по размеру, и по цвету, и по содержанию. Театр должен понимать, что зритель в конечном итоге смотрит то, что ему показывают. Конечно, есть такой зритель, который идет в театр, чтобы узнать содержание пьесы, даже если он не формулирует себе четко это желание. Зрителя, который хочет сюжета, внятно исполненного, очень много, это правда. Пренебрежительно и высокомерно к нему относиться неправильно. Постепенно зритель должен прийти к тому, что содержание похода в театр – это не узнавание сюжета пьесы. Знакомство с сюжетом может происходить в тишине квартиры или библиотеки, для этого театр не нужен. Пьеса, это текст, стоящий на полке, не более того. Гениальный это текст или посредственный – не суть. Если я хочу что-то понять про Ибсена – я беру томик Ибсена и читаю его. Но если я иду в Малый драматический театр на спектакль «Враг народа», то надо понимать, что я смотрю и узнаю, что думает Лев Додин об Ибсене, что думают об Ибсене его замечательные артисты. Идя к нам в театр на спектакли «Гамлет», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Женитьба» – любую классическую пьесу можно назвать, – вы приходите узнать то, что думает об этих пьесах режиссер Юрий Бутусов, и увидеть то, что смогли сделать с помощью его размышлений актеры. Театр – искусство интерпретации литературы, по-другому никак. И хочется, чтобы зритель с нами эту немудрящую мысль разделил.
НН Но ведь по-прежнему огромное количество людей считают, что если Островский на сцене в костюмах эпохи – это настоящий Островский, а если не в костюмах – то оскорбительная белиберда. И Чехов в платьях в пол, и, страшно сказать, Шекспир в штанишках с бантиками и цветных колготах для них правильные. Что сказать этим людям?
А. Н. Им не надо ничего говорить. Просто у них должен быть выбор.
НН Вопрос простой: такой театр может быть живым?
А. Н. Может. Можно сыграть Чехова в костюмах эпохи так, что дух захватит. Но это все равно будет современная интерпретация режиссера и артистов, с современными ритмами, ассоциациями. Вы все равно узнаете чувства и мысли режиссера и артистов, если это будет хороший живой спектакль, а не просто чтение букв пьесы в костюмах и пыльных париках и бородах. Что касается Островского, посмею сказать, жанровостью, чрезмерным вниманием к национальному колориту мы его оглупили, сделали его сложнейших героев масками, шаржевыми, почти мультяшными персонажами. Идя по этому пути, мы иногда блуждаем и за характерностью персонажей утрачиваем остроту и созвучие нам, сегодняшним. Как только Андрей Могучий взялся рассказать нам о «Грозе» другим языком, пьеса открылась с неожиданной стороны. Я бы хотел узнать, услышать, что с помощью текста Островского нам расскажут, к примеру, Някрошюс, Додин, Богомолов и другие. Мне кажется, что открытие Островского острой метафоричной режиссурой еще впереди. Островский вполне заслуживает, чтобы к нему двинулись другой дорогой.
НН Возвращаясь к моему первому вопросу про театр как игрушку человечества, вы все-таки считаете эту забаву чем-то важным для людей?
А. Н. У артиста Михаила Козакова есть такая книга, «Рисунки на песке». Это очень точное название тому, чем мы занимаемся. Рисунок на песке может быть прекрасным, но достаточно капли дождя или легкого дуновения ветра – и рисунка нет. Театр – эфемерная ткань. Думаю, прямой зависимости нет: вот посмотрел спектакль – и стал по-другому жить. Более сложный процесс в человеке происходит, конечно. Изменения эти не фиксируются датчиками нашего сознания. Но это работает, безусловно.
НН Может быть, это воздействие все-таки происходит потому, что зритель вовлечен в живую ткань спектакля, общается с вами, живыми артистами, и от зрительного зала спектакль во многом зависит? Театроведов вообще учат, что спектакль – это не то, что на сцене, а то, что закручивается между сценой и зрительным залом. Ведь даже на концерте такого взаимодействия нет, как в театре, вряд ли дирижер Курентзис или первая скрипка будут реагировать всерьез на то, какой сегодня зал.
А. Н. Основное слово в театре – «подключение». Это происходит у каждого, сидящего в зале, индивидуально. И не обязательно это подключение происходит через идентификацию с героем. Можно подключиться к некоей эмоциональной волне, потоку энергии, который идет на тебя со сцены.
НН Как происходит, например, на спектакле Бутусова «Макбет. Кино.».
А. Н. Да, например. Если ты не подключился – это холостой поход в театр. Либо проблема в тебе, либо проблема в театре, либо ты просто оказался в этот вечер в неправильном, в не нужном тебе месте. Не случившаяся встреча. Здесь ведь есть еще проблема масштаба пьесы. Хороших пьес много, а великих – не слишком.
НН Чем они отличаются?
А. Н. В хорошей пьесе всегда видно дно, можно при определенных усилиях ответить практически на все вопросы. В великой пьесе всегда есть вопрос, который не имеет ответа, и именно поиск этого ответа делает пьесу великой. В этом смысле «Гамлет» – такая пьеса. И для меня, например, это вопрос: почему Гамлет не мстит? И вообще, линия Гамлет – Призрак, мне кажется, самое загадочное в этой пьесе. Что вкладывает Призрак отца в диалоге с сыном в слово «отомсти»? Что он имеет в виду? И что слышит Гамлет в этом слове? «Убей»? Или что-то другое? И вот этот-то вопрос и есть бездна.
Вера Матвеева
Фото: Юлия Смелкина, Юлия Кудряшова