"Белая уточка" – своеобразная кода всего спектакля. Она напоминает нам, что народные сказки – не сусально-сахарные побасенки. Это жесткая и даже жестокая история, где царицу топят в ручье, а детишкам-утятам сворачивают шеи. И пусть это показано символично – трещат лишь шейки деревянных игрушек, слезы рассыпаются жемчужными бусинами, а безутешные родители надевают грубо вытесанные маски – но зритель уже существует в этом образном языке спектакля и воспринимает происходящее как объективную реальность.
Художник постановки, Мария Лукка, создала предметный мир "Птиц" из ткани и дерева, бумаги и зеркал. Здесь минимум "закрепленных" декораций – маятники, которые служат качелями, да колесо, изображающее то солнце, то летящую лебединую стаю. Весь остальной реквизит ловкостью рук видоизменяется, в зависимости от сюжета – валенок становится конской головой, зеркала вытягиваются в студеный ручей, а беленые полотнища опадают сброшенными птичьими крыльями.
Так же прост и по-природному чист и звук "Птиц". Особенность музыкального оформления спектакля в том, что это и не "оформление" вовсе. Опытный фольклорист Елизавета Бородулина подобрала аутентичный песенный материал, а актеры воспроизводят его тут же на сцене, с помощью балалайки, трещоток, колокольчиков и, конечно же, голосов. Над всем доминирует говор Сказительницы – с особой, протяжной, подчас даже неожиданной интонацией. Точнее это даже смесь нескольких диалектов северных губерний. К сожалению, часть слов, и так уже являющихся архаизмами, "съедаются" этой непривычной интонацией – что существенно не влияет на восприятие текста, но доставляет некоторый дискомфорт.
Любопытно, что "Птицы" – спектакль женский. И дело не только в расстановке сил – три супротив одного, а в том, что мужской персонаж, по сути, играет вспомогательную роль. Да, именно его действия являются катализаторами каждого из сюжетов – царевич подстреливает лебедицу, Ивашку крадут гуси-лебеди, а царь уезжает, оставляя жену. Но потом Иван-царевич оказывается на периферии истории, Ивашку спасают всем миром, а царь лишь оплакивает свою потерю.
Однако было бы грубейшей ошибкой приписывать спектаклю феминистический подтекст. Это всего лишь слепок традиционного – в том числе и древнерусского – общества: сказки, потешки и обрядовые песни рассказывают женщины; женщины приходят в род мужчины, оставляя свою семью; девочки присматривают за младшими родственниками; и прежде всего на женщинах лежит ответственность за своих детей.
Мимически пластичная София Никифорова, моментально перестраивающаяся от лирической Лебедушки к строптивой и вздорной Сестрице Малашечке, и обратно – к трагической Царевне. Абсолютно вневременная и внепространственная Сказительница – Антонина Сонина. Александр Крымов, при всей фоновости его персонажей, создающий каждому из них яркую характеристику – влюбленного Царевича, капризного Иванушки, раздавленного трагедией Царя. Галина Журавлева, сыгравшая больше всех героев – добрую Матушку, ленивую Печку, милую Яблоньку, испуганную Речку, зловещую Бабу Ягу, инфернальную Злую Сестру – нигде не самоповторяется, ни в слове, ни в жесте… Сыгранность ансамбля, в котором актеры не "крадут шоу" друг у друга, а интеллигентно то отходят в тень, давая партнерам показать себя, то снова возвращаются в центр действия, создает на сцене ощущение некоей творческой семьи. Так что и рассказ о семьях человеческих звучит, а не превращается в невнятное бормотание.
В сказке нельзя без морали. В спектакле нельзя без последнего слова. "А счастье свое крепко надо беречь". И точка. А дальше пусть каждый понимает счастье по-своему. И бережет – то, что понял.
