Правдивая история и немного артхауса: премьера «Недоросля» Романа Кочержевского в Театре им. Ленсовета

Вместо заумного эпиграфа – фирменный дисклеймер из начальных титров «Фарго» братьев Коэн. Место описываемых событий – московская губерния, и история настаивает на своей правдивости: «По просьбе выживших, имена персонажей изменены. Из уважения к погибшим события были отображены именно так, как они происходили».

 

Такое вступление сразу задаёт всему действию определённый тон и ритм: зрителю не стоит ждать классической нравоучительной комедии с строгим соблюдением правил трёх единств и сложным языком XVIII века. Роман Кочержевский решает пойти путём экологичной адаптации классики для современной публики: в спектакле сохранены амплуа персонажей, фабула и культурный код дворянства. Вместе с тем для режиссёра очевидна необходимость сделать текст далёкой от нас эпохи понятным и доступным. Разберём несколько приёмов, с помощью которых автору нового спектакля «Недоросль» удалось заново открыть текст Фонвизина для зрителя XXI века.

 

Пожалуй, главным препятствием в восприятии искусства прошлого является его громоздкость. В век клипового мышления человеку очень сложно удерживать внимание на одном объекте. Решением этой проблемы в спектакле стал особый драматургический монтаж: пьеса не просто разбивается на действия и явления, но и на совсем короткие репризы. Каждая мизансцена выстраивается в фотогеничный кадр, композицию которого хочется рассматривать и разбирать на части. Такое препарирование происходит и на самой сцене: демонтаж декораций, смена костюмов и грима не скрыты за занавесом, а вплетены в канву постановки. Динамичная смена картинки напоминает музыкальный клип или ситком, где узнаваемые герои снова и снова оказываются в новых обстоятельствах.

Фото: Юлия Кудряшова/ Театр им. Ленсовета
 

Вместо закадрового смеха в качестве направляющей в спектакле выступает музыка. Саунд-дизайн от Екатерины Кочержевской подсказывает зрителю ход событий и помогает пробираться сквозь текст из школьной программы. Звуковые дорожки на фоне чередуются, создавая настроение то комедийного сериала, то детективного триллера, то настоящего блокбастера. Кроме авторского саундтрека в спектакле появляется несколько музыкальных цитат. В конце первого акта звучит «Покаяние и раскаяние» Баха из оратории «Страсти по Матфею», а в финале зрителей ждёт меланхоличный трек Portishead – Roads, который рифмуется со скрытым пессимизмом русской комедии.

 

 

Аккуратное внедрение элементов современной культуры в пространство пьесы XVIII века выглядит вполне органично и вновь показывает, что жизнь циклична, и мы недалеко ушли от проблем прошлых столетий. Так, использование узнаваемой фразы из «Фарго» в начале и конце спектакля, соединяет смысловой нитью погрязший в ненависти и насилии провинциальный городок на северо-западе США с беспределом и желанием материальной наживы дворянского сословия московской губернии. Оммаж западной культуре можно заметить и в одной из мизансцен II акта. Выстроившееся в ряд семейство Простаковых-Скотининых на фоне белоснежного задника живо напоминает картину Гранта Вуда «Американская готика» – одну из самых известных сатир на жизнь маленьких городов Америки XX века.

 

Несмотря на указание места и года действия, оформление сцены не содержит особых примет пространства и времени. Сценография представляет собой минимальный набор декораций-трансформеров: обеденный стол в центре платформы сопровождает условная картонная фурнитура в чёрно-белом цвете, словно сошедшая со страниц комиксов. Книжные иллюстрации оживают и благодаря видеопроекциям Игоря Домашкевича, сумевшего расставить смысловые акценты в подвижном пространстве сцены. Особую динамику постановки создаёт световая партитура Константина Бинкина. Художник активно использует смену перспективы и фокуса, тем самым то сужая, то расширяя границы театрального действия.

 

Ещё одним проводником в мир комедии нравов становятся гэги (с англ. gag – шутка, обманка, нелепость). Ремарки превращаются в нелепые разговоры с самим собой и музыкальные вставки из ниоткуда, забытые фразы вылетают из-за кулис, письма персонажей открывают портал в мультивселенную классической литературы, а юмор по следам оригинального текста в сцене семейной драки обрастает кинематографичными спецэффектами. «Немного артхауса» решает добавить во II акте и Тарас Скотинин (Александр Новиков), выступающий с целым стендапом о сотворении своего старинного рода.

 

Фото: Юлия Кудряшова / Театр им. Ленсовета

 

Дополнительную динамику спектакля создаёт темп речи актёров. Род Скотининых говорит быстро, на автомате, не думая. Ольга Муравицкая в роли Простаковой выдерживает особый тон на протяжении всей пьесы: оглушающая холодность и эмоциональная ровность фраз, причём как в случае оскорблений, так и слов «заботы» в сторону сына, ещё ярче рисуют образ человека с признаками социопатии, чей разум полностью захватила жажда власти и контроля. Почти бессловесный Простаков (Олег Сенченко) только и делает, что сотрясает воздух нервными смешками невпопад. В противовес этому, монологи и диалоги благонравных представителей общества – Стародума (Евгений Филатов), Правдина (Александр Крымов), Софьи (Виктория Волохова) и Милона (Максим Сапранов) всё так же наполнены длинными неторопливыми сентенциями в лучших традициях Фонвизина.

 

Во многом придерживаясь первоисточника, авторы спектакля всё же отступают от литературного канона. Кроме исключения вспомогательных ролей Еремеевны и Тришки, упраздняется и целая группа второстепенных персонажей – учителей Митрофанушки. Самые яркие черты и запоминающиеся высказывания Кутейкина и Цыфиркина отданы в распоряжение Вральману (Иван Шевченко). Благодаря этому удачному решению образ немецкого учителя получился более сложным и объёмным. Пытаясь сохранить статус-кво, этакий Лжеадам лавирует между прихотями Простаковой и требовательным взором Правдина.

 

В художественном оформлении спектакля (Дарья Здитовецкая) хочется отметить лаконичные мужские образы, которые отвечают вкусу 18 века, но легко вписываются и в сегодняшнюю моду. Свободный крой костюма, стильная укладка и очки дополняют фривольные манеры Митрофанушки (Фёдор Федотов), делая из дворянина-недоросля представителя золотой молодёжи, чей бенефис невежества не сложно представить в современных реалиях. Знаменитая сцена проверки знаний под аккомпанимент вспыхивающих неоновых ламп и головокружительной музыки подсвечивает проблему воспитания и образования детей элиты, часто пренебрегающих возможностями и не пользующихся своими привилегиями во благо общества.