На месте Андрея Прикотенко я бы дала его новому спектаклю «Чеховъ. Водевиль» другое название: «Пропала жизнь». Оно, по крайней мере, точно передает смысл того, что хотел донести до зрителей этот молодой режиссер. Достигнув 40-летнего, «кризисного» возраста, он пришел к неумолимому выводу: семейная жизнь - зло. Чехова призвал в свидетели. В этом заключался его первый промах. Шутить по какому-либо поводу не значит ненавидеть этот повод. То, что Чехов мог улыбнуться или ужаснуться чужим семейным жизням, - не повод считать его женоненавистником и противником брака. Откуда у Прикотенко такая ненависть к штампу в паспорте - его личное дело, к театру не имеющее никакого отношения. Вопрос только в том, на каком основании он, используя сцену как кафедру, позволяет себе такие резкие и безаппеляционные высказывания.
За основу своей концепции о «небрачевании» Андрей Прикотенко взял три водевиля Антона Павловича Чехова: «Предложение», «Юбилей», «О вреде табака». С ними он поступил, как уже поступал с пьесами Василия Сигарева при постановке спектакля «Лерка» (Театр «Балтийский дом»). Три разных сюжета он объединил в один, со сквозными героями. В «Балтдоме» получилась сценическая повесть о девчонке с нашего двора, которая в финале становится вдовой бандоса. Из трех хороших пьес хорошего драматурга Сигарева Прикотенко сделал довольно банальную мелодраматическую историйку одной жизни.
Тем же ключиком он решил отпереть замок чеховских текстов. Взял три пьесы, хорошенько их перемешал, лишнее удалил, героев - переименовал, и вот она, новая пьеса, готова, можно подавать. Она - о том, как некий пухляк и нюня во фраке и вязаной шапочке по фамилии Ломов (Александр Новиков) задумал жениться и пришел в дом к невесте Наталье Степановне (Ульяна Фомичева) свататься. После долгих препирательств с бой-бабенкой Наташей, такой, о каких и говорят «конь-огонь», и споров с ее папашей (Евгений Филатов) согласие на брак будет получено, и первая картина заканчивается настоящим страшным сном - сцену заполоняют детские кроватки, свертки с младенцами и веревки, на которых болтаются постиранные ползунки.
Во второй условной картине дело разворачивается в банковской конторе, где тот же Ломов представлен серой канцелярской мышью, старательность которого помогает его коллеге Шипучину, шумному, громкому и в рифму фамилии игристому как шампанское в исполнении Олега Андреева, оставаться местным бонвиваном, пожирателем жизни. Затурканный семейной жизнью Ломов с утра до ночи сводит дебет с кредитом, прижимая к себе замусоленный портфельчик. Шипучин же одну за другой принимает разных дам: то обуянную телесной страстью жену (Александра Камчатова), то немолодую просительницу Мерчуткину (Галина Субботина), которую режиссер заставляет кувыркаться в сексуальных экзерсисах по сцене в цветастом гигантском бюстгальтере. Именно в этой сцене на грани обнажается даже не актриса, а беспомощность режиссера, который ничего не смог ей предложить, оставив барахтаться в одиночестве и выпутываться из дурацкой ситуации по мере собственных сил и возможностей.
К финалу второй сцены апокалипсис первого действия еще более усугубляется: осатаневший от визжащих баб Ломов хватает их за горло, руки, бедра, грубо выталкивая вон из своей конторы. Ему в унисон вторит Шипучин. Но по другим причинам: он не готов держать ответ ни перед женой, ни перед просительницей, ни перед любой другой женщиной. От суматохи на сцене кружится голова, от криков лопаются барабанные перепонки. Смысл все более ускользает, действие стремительно летит мимо, и зритель в зале чувствует себя почти что Венечкой Ерофеевым, совершающим свое алкогольное путешествие из Москвы в Петушки. И вот наконец обваливается «потолок», и вместе с ним обрывается терпение: «Доколе будет продолжаться этот балаган»? Андрею Прикотенко хватает чувства меры, и он ставит точку. Переходит к действию третьему, последнему. Действию, в котором на самом деле есть что-то, что болит, что переживается, о чем имело смысл говорить и о чем ставить спектакль. Это короткое действие - монолог Александра Новикова, артиста исключительного. Мало кто может быть таким остроумным и таким трагичным одновременно. Новиков никогда не перебарщивает, не впадает в излишнюю лирику или мелодраматизм. Не комикует чересчур, хотя умеет шутить на сцене мастерски. Он же может становиться почти демоном (вспомним его Яго в «Мавре») - коварным, озлобленным, обиженным жизнью и судьбой. В спектакле Андрея Прикотенко Новиков играет своего Ломова человеком, которого бытовуха не просто заела. Она привела его в тупиковое состояние, когда пропадает не просто смысл существования, но и желание подниматься утром с кровати. Полная атрофия воли и желаний. Он жил по инерции, женился по инерции - думал, так лучше будет. Женщина принесет в его жизнь какие-то новые краски и переживания. Ан нет, не случилось.
Новиков создает историю много более глубокую, чем задумал Прикотенко. Не о том, что бабы - дуры и нормального мужика могут укатать, о чем написал свою пьесу режиссер спектакля. Новиков играет именно Чехова, который любил жизнь, наслаждался ею, и одновременно страшно ею тяготился. Как его дядя Ваня, как Костя Треплев, как Маша, Тригорин, Соня и многие-многие другие хрестоматийные персонажи.
Он сидит на сцене, молодой - но при этом живой труп. Рядом с ним - словно вылинявшая жена Наташа. Куда делся ее пыл, задор, сила? Нет ничего, все пропало. Жизнь пропала. И дело не в том, что случилось супружество. Просто почему-то не нашелся в этом во всем смысл. Нет виноватых... Остается только доживать свои деньки вместе. Сереть, стареть, стираться с лица этой земли.
Андрею Прикотенко можно выразить одобрение за то, что не побоялся рискнуть. Сделал попытку придумать «своего» Чехова. Но вот главную благодарность хочется адресовать все-таки Александру Новикову. За настоящего, проникновенного, всепрощающего Чехова.
Катерина Павлюченко