Реальность зачастую превращается в абсурд, причем переход из одного состояния в другое неуловим и внезапен. Произведения Хармса воплощают эту невероятную скорость смены кодов, и в Театре имени Ленсовета решили проанализировать особенности мыслетворения автора, воссоздать это хрупкий конструкт на сцене в спектакле «Хармс». О том, что получилось в материале VashDosug.ru.
Выпускник курса Андреева Сергей Филатов поставил на Малой сцене первый профессиональный спектакль. Называется он «Хармс», и создан по произведениям писателя из циклов «Случаи» и «Голубая тетрадь». Желание воплотить необычный жанр и поговорить о «смешных людях» требовало нетривиального подхода и хорошей режиссерской и актерской активности, коей полны студийцы.
По периметру сцены расставлены десять стульев, своей опустошенностью намекающих на то, что их должны занять. Кока Брянский (Кирилл Фролов) одиноко сидит на стуле, созерцая приходящих в зал зрителей. Вереница красочно одетых персонажей занимает свободные места, герои в смущении ожидают того, кто возьмет на себя смелость начать действие, продирижировать их разносортным оркестром. Появившийся герой Тетерник (Никита Волков) долгим списком будет перечислять забавные названия, которые можно дать предстоящему балагану, и вскоре найдет точное слово — «Хармс». Актеры роем пчел разлетятся в разные стороны, фабульное колесо начнет стремительное движение.
Несколько десятков этюдов, соединенных друг с другом сквозными персонажами, постепенно вырисовываются в полноценный спектакль о чудных людях. Рассказы Хармса, абсурдные сами по себе, доводятся до предела: например, в «Пиесе» Кока Брянский пытается объяснить матери, что он женится, а в этюде вместо одной героини оказываются четыре: мать, бабушка, прабабушка и пра-пра-бабушка, сюсюкающие с юношей и пытающиеся покачать его в кроватке. Дополнительный гротеск (хотя куда больше, Хармс ведь!), несомненно, вызывает море смеха, но при этом акценты слегка смещаются: картинка обрастает дополнительными смыслами, получает сюжетную проработанность, уходя от хармсовской многозначности. Балансировка на грани смысла и алогичности в определенный момент теряет свое равновесие, и сюжетность начинает преобладать над бессмыслицей. Подобного эффекта достигал Салтыков-Щедрин в своих фантасмагоричных и в то же время реалистичных сказках.
В спектакле есть примеры «случившихся» эпизодов: например, сценка с Брянским, ожидающим Марью Ивановну (все играют всех, поэтому Римма Саркисян, обозначенная в программке как Луиза, оказывается и этой героиней), превращается в историю любви с первого взгляда. Только влюбившимися окажутся дядя юноши (Дмитрий Караневский) и героиня. Они поочередно проделывают фокус с вытаскиванием изо рта молотка, будто подхватывают друг у друга инициативу рождать бессмыслицу. Бессмыслица любви, когда все становится неважным, а людьми правит только чувство, психологически оправдывает нелепицу сюжета Хармса. Оставшийся в одиночестве Брянский уныло рыдает, и его рыдания под аккомпанемент фортепианных трелей постепенно превращаются в песню. Нежный, лиричный сюжет (несмотря на то, что дядя оказывается убитым молотком) балансирует на грани абсурда и реальности, он легок и метафоричен — мотив песни Джо Дассена, напеваемый героями, напоминает песенку Маши и Вершинина, говорящих на только им понятном языке любви, из бутусовских «Трех сестер». Возникшая правда отношений рождает ощущение сделанности этюда и глубины истории.
Сценка, созданная по рассказу о Леночке, которая, оставшись одна дома, начинает резать ножницами салфетку, превращается в ужастик про одинокого и непонятого ребенка со страстью к разрушению. Оставшись одна, девочка (Вероника Фаворская) увлекается тем, что делит все предметы, попадающие под руку, на две части: печеньку, тарелку, ложку, скатерть. Стол разломать не получается, и она хватается за топор. Ужесточение ситуации делает более конкретным сюжет, и мысль о патологии (вместе со смехом) напрашивается сама по себе. Зрителю не рассказывают историю в точных деталях — непонятным оказывается и место, и герои, но мотивировки поведения очерчиваются очень эффектно и правдиво. Топор еще раз появится на площадке — в этюде по известнейшему рассказу Хармса «Тюк». Сюжет будет также слегка изменен — смешно станет оттого, что Ольга Петровна (Римма Саркисян) будет пытаться разрубить полено, нарядившись в шикарный вечерний туалет, а не от ситуации в целом. Последнее «тюк» произнесет не один герой, а несколько, что усилит комедийный эффект. Смешные люди Хармса окажутся психологически оправданными обыкновенными людьми, внутренние страхи, переживания которых репрезентируются автором.
Таким образом, алогичный Хармс приобретает логику повествования, но при этом по форме остается гротесковым. Ощущение полета несуразицы, соединенной с психологичностью, выходит не везде — артистам, несмотря на удивительную глубину, подвижность и острохарактерность, не всегда удается балансировать между двумя этими способами существования. И иногда одно тормозит другое, и ясность рисунка пропадает. Хармсовская фрагментарность остается на уровне формы, но определенная логика повествования появляется. Описанные Хармсом случаи так ничтожны сами по себе, что кажется, что автор занимается некой регистрацией жизни со всеми ее обычными и в то же время нелепыми делами. Хичкок говорил, что «кино — это жизнь, из которой вырезано все скучное». Так, вот театр Хармса — это жизнь со скучным и нескучным вперемешку, с удивительной трагедийностью и комедийностью, сочетание которых переворачивает смысл и рождает новизну взгляда.
Текст: Елизавета Ронгинская
.
