Когда вы увидели распределение на роль Сони в пьесе А.П. Чехова «Дядя Ваня», это было ожидаемо для вас? Или вы хотели бы попробовать роль Елены Андреевны, например?
Можно было ее сыграть лет 20-25 назад, что было бы логично и традиционно, но сейчас же это совсем другой диапазон возможностей. Я могу быть не только Соней, но и каждым из них: и Ваней, и доктором, и папой, и Леной. У меня как бы две жизни. Этот зазор возрастной позволяет мне не тратить драгоценную энергию на иллюстрирование, объем возникает сам собой. Очень интересный опыт – попробовать изменить жизнь, да еще отрефлексировать, вернувшись в прошлое, пытаясь освободиться от мучительных кошмаров. Мне 47, как и дяде Ване, и в тоже время я маленькая девочка… Это не объяснить, какие-то очень тонкие вещи, из которых потом черпается энергия. И Юрий Бутусов, конечно, это очень хорошо понимает и использует.
Как вы думаете, почему у Сони была безответная любовь к Астрову, неужели она заслужила? Или это удел хороших людей?
Возможно, это касается законов драматургии и литературы. Вопрос так не стоит. По крайней мере, я не занимаюсь его решением в нашем спектакле. Я помню, мне было очень важно, чтобы отчаяние Софьи Александровны, то, что толкает ее на поступки, в спектакле никак не было связано с неразделенной любовью.
Если бы все участники вашего спектакля «Дядя Ваня» были действительно пациентами, какой диагноз у героини Софьи Александровны?
Мне кажется этот путь рассуждений не продуктивным, тупиковым. Моя фантазия перестает работать, и я не могу ответить на ваш вопрос. Для меня этой темы не существует. Эй вы здоровые, что значит ваше здоровье, если сумасшедший кричит вам, что вы должны стыдиться самих себя?
Мы пытались добиться предельной концентрации эмоций, когда каждое пророненное слово становиться кристаллом. Трактовать этот посыл как нечто радикальное или вызывающе банальное не верно. Ведь и гротескный способ существования, и условный бумажный мир комикса – это всего лишь путь к содержанию, которое оказывается скрытым от нас под толстым слоем благоговения и пыли. Нужно протереть это мутное стекло. Ожог, потеря равновесия – это нормальная реакция на современное искусство. Нет ничего зазорного в том, чтобы попытаться понять. Рассмотреть. Это минимум того, что можно сделать. Главное – терпение. Нужно дать глазам привыкнуть, а внутреннему монологу отойти на второй план. Медленное умственное угасание – вот диагноз нашего общества.
Если бы вас сейчас спросили кратко рассказать о чем пьеса Чехова «Дядя Ваня», что бы вы ответили?
Ну, вот! Я не знаю в чем идея, смысл пьесы. Смысл в том, что все бессмысленно! И противно, и жалко их всех очень. Они же там вообще все малоприятные такие ребята. Ноют, жалуются, глупости какие-то говорят, пьянство, бытовуха сплошная, первый план. Трагедия жизни, казалось бы, на пустом месте. Смысл у Чехова не рациональный, он в том, чтобы набрать определенную эмоцию, градус. И финал конечно.
Спектакль Юрия Николаевича получился тоже об этом?
В этом мы с Чеховым совпадаем. В намерениях, по крайней мере. По-настоящему выразительное произведение искусства не должно нести в себе только одну главную мысль, оно должно предлагать публике разные пути трактовки.
Ваш опыт работы в театре составляет двадцать шесть лет. Можете выделить одну самую значимую важную роль на протяжении всей карьеры? И почему она такой является?
Все роли, предложенные мне Юрием Николаевичем Бутусовым, общение с ним, его метод работы, постоянное преодоление препятствий, борьба с собой, неудачи и восторги – все это было содержанием моей жизни, позволяло мне расти, открывало новые возможности развития, заставляло думать, эксперементировать. «Дядя Ваня» – последняя моя работа и очень дорогая для меня.
Сейчас ваш театр переживает очень сложный период. Как это сказывается на труппе?
Наш театр – всего лишь частный случай в череде того, что происходит в стране. Настали темные времена. Совершенно очевидно, что зло материализовалось и сняло маску. Что ж, стало легче и понятнее. И не далеко то время, когда станет совсем ясно! Нет никакого коллективного сознания, каждому придется самому делать выбор. Мы все по-разному понимаем театр.
