Молодым актерам зачастую нелегко найти свое место под солнцем. Олег Федоров его нашел, причем весьма заметное. Вот уже пятый сезон он работает в Театре имени Ленсовета, являясь исполнителем многих главных ролей, и на судьбу не жалуется. За славой не гонится, никому ничего не доказывает. Он любит театр за другое: за возможность творческих откровений и реализацию внутреннего потенциала.
- Олег, вы выбрали себе одну из самых публичных профессий. Почему?
- Я как-то не думал о том, что она публичная. Здесь важен момент выражения себя. Одно время я учился в педагогическом и думал, что из меня получится хороший учитель.
- Долго учились?
- Чуть больше полугода. Вышла такая история: я учился в педагогическом классе, выпускные экзамены в школе автоматически становились вступительными, и в этот же год я пробовал поступать к Вениамину Михайловичу Фильштинскому. Дошел до второго тура, что-то я там плохо спел или станцевал, в общем, был практически не готов. Наверное потому, что было куда отступать: мол, не театральный, так педагогический. Я расстроился, конечно, но жизнь на этом не закончилась. Год я прожил, параллельно занимаясь в студии, и уже на следующий год целенаправленно пришел поступать к Владимиру Викторовичу Петрову.
В тот год набирали Петров, Астрахан и кто-то еще, не помню. Но я шел именно к Петрову. У него есть школа - решил я, нужно к нему, хотя Астрахан был тогда главным режиссером Театра Комедии. Я очень хотел поступить и воспринимал это как прорыв. В итоге поступил, хорошо так, легко. Но так вышло, что проучился недолго - месяцев восемь - у меня начались какие-то свои подростковые проблемы. Я отслужил в армии. Одно время занимался театром марионеток у Жанны Кондрациковской.
- Как вы попали к ней?
- Меня привел туда Коля Дручек, мой бывший сокурсник. Театр назывался «Небо Тифлиса» и находился в Петербурге около года. Потом уехал в Москву. Я многому там научился. Магия кукольного театра пришлась мне по вкусу. Я люблю кукольный театр, только настоящий, например, то, чем занимается «Потудань», ни в каком драматическом такого не сделаешь.
- Они уехали в Москву, что стало с вами?
- Они уехали, я остался. Была работа с Валей Мозольковой, она училась на режиссуре у Красовского. Мы сделали спектакль «Любовник» по пьесе Пинтера. Полина, актриса с курса Красовского, и я, некто со стороны, благополучно сыграли его в 48-й аудитории. Валя сдала преддиплом. Потом узнал, что набирают Тростянецкий, Пази, Куницын. Решил поступать снова, правда, тщательно скрывал свой возраст, говорил всем, что мне двадцать два, а на самом деле, мне было уже двадцать пять. Я понимал, если не поступлю сейчас, то не поступлю никогда. Поступил к Геннадию Рафаиловичу Тростянецкому.
- Вы из актерской семьи?
- Нет, не из актерской. Трудно сказать, что легче, а что труднее. Я очень хорошо отношусь к актерским династиям. Знаете, как говорят: «Да все понятно, у него папа - актер, мама - режиссер». Собственно, а почему нет? Мне кажется естественным, что человек, с пеленок вращающийся в театральных кругах, выбирает театр в качестве профессии.
- Что вы вкладываете в понятие «актер»?
- Вы знаете, я не могу сказать, что у меня сложилась четкая система на этот счет. Как я понимаю, актер - это проводник между зрителем и неким материалом, который он хочет выразить. Мне очень помогло то, что я занимался марионеткой, ведь в кукольном театре зрители актера не видят, они видят только куклу. Насколько актер мастерски владеет техникой, настолько выразительна его игра. По сути, то же и в драме: показываешь не себя, а то, как чувствуешь ту или иную роль, того или иного персонажа. Принцип отстранения от себя, присущий работе с марионеткой, в не меньшей степени оказался важным в работе над драматической ролью.
- Какое чувство побуждает вас к творчеству, ради чего все?
- Не скажу, что, кроме как быть актером, я ничего не умею, нет. Но, ежели я этим занимаюсь, то только потому, что чувствую в себе способность быть актером, способность транслировать и душой, и телом то, что меня увлекает. У нас был такой замечательный педагог, он говорил: «Ну зачем мне ходить в театр, если я могу взять пьесу и прочитать ее дома». И он прав. Зачем человек идет в театр? Вот тут возникает актер - он не лектор и воздействует не на голову, или не только на ум и мысли, а скорее на жизнь сердца, души человека.
- С чего начались ваши театральные впечатления, какие из них самые сильные?
- Самые сильные были в детстве - классе в шестом. По телевидению передавали телеспектакли, тогда это было популярно, Табаков читал «Василия Теркина», «Конька-Горбунка». Потом появились Леонид Филатов, Юрский. Я помню, как меня заманило то, как играл Табаков: один во всех лицах. Я поразился, как он один доносит мне все, что написано.
- Ваша актерская карьера тесно связана с жизнью Театра имени Ленсовета. Расскажите про вводы в спектакли «В ожидании Годо» и «Войцек».
- Я учился на втором курсе института. Юрий Николаевич Бутусов был у нас вторым педагогом. Я так понимаю, произошел какой-то конфликт, в результате которого Трухин ушел. На роль Войцека ввели Диму Пантелеева, а меня - в «Годо». Тогда сыграло внешнее сходство. Я безумно радовался возможности ввестись в такой спектакль и как-то не задумывался о том, похож - не похож. Ну, сказали, похож, и ладно. Потом уже, когда стал работать в театре, когда был введен и в «Войцека», и я, и Юрий Николаевич стали чувствовать, что внутренняя природа - она, конечно, другая. Недавно появилась вторая редакция «Войцека», в которой стало очевидным, что персонаж первой и второй редакций спектакля не одно и то же.
- Ввод в «Годо» - ваш дебют на профессиональной сцене, долго вы репетировали?
- Поскольку ребята были очень заняты, - нет, недолго. Я даже могу назвать числа: третьего января мы начали репетировать, а шестнадцатого сыграли спектакль. Правда, за месяц мне дали кассету с видеозаписью. Я понимаю, что несколько смущают столь короткие сроки, но дело даже не в них. Задача моя как актера состояла в том, чтобы вписаться в уже обыгранное (полуимпровизационное!) пространство, и поначалу непросто было избавиться от ощущения, что играешь за кого-то. Кроме того, я все-таки был студентом.
- На конкурсе «Петербургские дебюты» вы получили премию за роль Адама в спектакле Владимира Петрова «Кровать для троих». Какое место в вашей биографии занимает этот спектакль?
- То, что я получил премию, для меня не самое главное. Он дорог мне прежде всего тем, что роль Адама от начала до конца была исключительно творческой работой, в ней не было ничего чужого. Правда, поначалу я вообще ничего не понимал - пьеса сложная, странная. Владимир Сергеевич долго пытался внушить мне, что это за персонаж. Если бы я сразу занял позицию, что не понимаю и не принимаю, то никакого диалога у нас не сложилось бы.
- Что для вас значат партнеры: они помогают, они мешают, вы зависите от них?
- Я считаю, что партнеры - это все. Мне кажется, театр без этого невозможен. Даже если ты один на сцене, у тебя партнер - зритель. Тот же монолог - не монолог, а своеобразный диалог со зрителем, нужно только найти способ выразить его. Партнерство может быть с кем или чем угодно, хоть со стулом, - у актера партнер всегда есть.
- Насколько важен для вас репетиционный процесс?
- Не мой случай, когда режиссеры репетируют годами. Вы знаете, если с режиссером удается найти общий язык, точно определить тему, которую мы оба хотим вытащить, то, по большому счету, спектакль можно сделать за три дня. Потому что сложности, как правило, возникают из-за отсутствия взаимопонимания между сторонами. Важно найти некое «петушиное» слово, «птичий язык». Вот чем замечательна так называемая бутусовская команда: Хабенский, Трухин, Пореченков, - ими был найден свой язык, они могли импровизировать по наитию, предварительно ни о чем не договариваясь. И когда вот это найдено, все делается очень легко.
- Творчество для вас - это коллективное взаимодействие?
- Да, но есть какие-то вещи, которые заготавливаешь про себя; иногда они срабатывают, ну как предложения, иногда нет. Но когда репетируешь, надо избавляться от всяких мыслей. Если на сцене актер начинает думать... Он должен думать не головой, а телом, эмоциями, переживаниями - реагировать. Вопрос как «простроить» роль, чтобы здесь «выстрелило», - не к актеру.
- А как же техника, принцип игры в театре марионетки?
- А что техника? Она может быть физической, буквальной, что касается пластики движений. Есть другое: у Мейерхольда, называемое биомеханикой, когда идет ежедневная тренировка психофизического аппарата актера. Дрейден, например, говорит, что каждое утро делает этюды, тренируя таким образом свой актерский аппарат. Техника - в смысле тренировка.
- Какие площадки вам ближе: большая сцена или камерное пространство?
- Я думаю, что надо осваивать и то, и другое. Но, я люблю малое пространство, оно позволяет воздействовать на зрителя мелкими крючочками, здесь достаточно взгляда, чтобы направить внимание, на большой сцене - другие законы.
- Вы играете Вронского в спектакле «Каренин. Анна. Вронский» и Валентайна в «Поживем -увидим!». Вы уютно ощущаете себя в амплуа героя-любовника?
- Да я, знаете, никогда не относился к себе как к герою-любовнику. Допустим, в «Поживем - увидим!» мне нравится поле игры, созданное до меня. Спектакль-то ведь ни на что не претендующий, в нем можно и похулиганить. Главное - передать зрителю заряд положительных эмоций. Я не думал о том, что персонаж - герой-любовник, о какой-то сверхзадаче. В случае с Вронским - сложнее. Работа над ролью в этом спектакле продолжается до сих пор. Полагаю, что сейчас характер героя, ведомого страстью охоты за женщиной: жесткого, энергичного, неутомимого, - я способен выразить лучше, чем год назад.
- В конце прошлого сезона вы сыграли в спектакле «Стулья» в Театре «Приют Комедианта». Как вы туда попали?
- Изначально в нем собирался играть Иван Краско. У него случился инфаркт. На роль назначили Ландграфа, но, видимо, что-то не срослось, и поэтому режиссер спектакля, мой сокурсник, Саша Савчук позвал меня. «Стулья» - его дипломный спектакль, а он тогда оказался в непростой ситуации: был контракт, сроки, была пьеса, актриса - Галина Владимировна Мочалова. Саша предложил мне работу в таких условиях, и я согласился.
- Вы работаете с разными режиссерами, чей метод работы с актером для вас наиболее плодотворен?
- Я считаю, что работа с разными режиссерами сама по себе плодотворна. Каждый режиссер - новая индивидуальность. Тут важно не только какую пьесу он принесет, а что он за человек, найдем мы с ним общий язык, не найдем, возникнет между нами взаимодействие, поймем мы друг друга...
- Тема смерти звучит не однажды в ваших ролях. Как вы относитесь к смерти?
- Тяжелый вопрос. Никто ведь не знает, что такое смерть. Я могу представить, что такое умирание как процесс. Я не отношу себя к людям, которые смерть притягивают. Я скорее пытаюсь уйти от нее. В «Годо» есть фраза, звучащая рефреном: «я ухожу». «Я ухожу» и в то же время - «я не могу», «я умираю». Спектакль представляет модель жизни двух людей, размышляющих о смерти. В нем путь ухода от смерти равен избавлению от уныния.
- Не так давно вы отыграли премьеру «Войцека» во второй редакции. Какие планы на будущее, над чем сейчас работаете и работаете ли?
- Да, вместе с режиссером Ирой Зубжицкой и моей сокурсницей Юлей Дейнегой мы пробуем ставить «Кроткую» по Достоевскому. Центр эстетического воспитания на Васильевском предоставил нам площадку. На этом материале мы пытаемся делать не просто спектакль, а такое представление, в котором был бы возможен прямой диалог со зрителем. Попытка проникнуть в Достоевского здесь одновременно является попыткой уйти от него, даже не столько от самого Достоевского, сколько от традиции «достоевщины». Мы не ограничены никакими сроками, но надеемся, что скоро спектакль можно будет увидеть.
Беседу вела Ольга МАКАРОВА