И. Гончаров. «Обыкновенная история».
Театр им. Ленсовета.
Режиссер и художник Роман Кочержевский
Об чем (как говаривал Юрий Николаевич Чирва) речь?
Об омуте жизни, обольщениях и обрыве в пустоту.
Все же это прельщает: вы сидите в зале и, в общем, собираетесь выйти сухими из воды, — а действие цепляет за живое (ну, не всех; меня — да), и послевкусие долго не оставляет.
Время Гончарова, неординарных спектаклей по его романам: «Обрыв» Анатолия Ледуховского идет в ТЮЗе, только что был показан ярославский «Обломов» Анджея Бубеня. И вот «Обыкновенная история» Театра Ленсовета.
Спектакль резкий, никакой акварели (как нет ее и у Гончарова), и никакого деревенского Керубино в Петербурге. Начинается с темной набухшей бездны — «черной воды» каналов, и дальше сцены сменяются, одна другой рельефнее, и в каждой нота горечи будет преобладать.
Экзистенциальный вопрос — «Зачем я живу?» — звучит уже в начале, рифмуется с тугой водой каналов, и он не забыт до конца. Черные волны с золотым отблеском охватывают и весь зал (видеохудожник Игорь Домашкевич, художник по свету Константин Бинкин). Видео здесь, казалось бы, безмерно расширяет объем зрительского горизонта, но его работа иная: резкий контрапункт усиливает драматургию. «Вода была черная» — это Петербург, волны золотых колосьев на экране — оставленное имение, мелеющее до декоративного сухостоя в дощатых секциях-кадках на арьерсцене (Роман Кочержевский, режиссер и художник постановки, уверенно вычерчивает ее выразительный абрис, формируя значимые планы сценического пространства). Художник по костюмам, Сергей Илларионов, также должен быть упомянут: весь актерский ансамбль, все персонажи одеты с четкостью литографического документа — и с иной, акцентированной четкостью своего присутствия в черной одежде сцены. Так же отчетливы и музыкальные параметры мира спектакля: разбитной шантан, арии Верди и апокалиптический грохот — вот «три сосны», в которых блуждает, ищет себя и терпит крушение человеческая душа (композитор Екатерина Кочержевская).
Л. Шевченко (Елизавета), А. Новиков (Петр Иванович Адуев). Фото Ю. Кудряшовой
Обыкновенная история адаптации молодого провинциала в столице сыграна как по нотам. Это монтаж, это рентген, и это кванты судьбы. Да, экзистенциальный акцент, трагический всплеск воды под мостом сразу выбивает бытовую почву из-под ног… Александр Адуев (Федор Федотов) является из своей деревни на люди наивным недорослем, при этом ни на йоту не подвигаясь в сторону умиления. Локон Сонечки, оставшейся в деревне, перекочует в ладонь Адуева-старшего, затем будет брошен в пучину канала. Всё! Племянник возмущен, он ропщет! — но тут же, «как по нотам», едва ли не автоматически, находит новый объект юношеского томления.
В самом деле, ощутима тонко дозированная ирония молодого артиста над своим персонажем. Если он и Керубино, то с каплей уксуса, что ли. «Я люблю, как никто никого не любил», «Люди обокрали мою душу» — эти сентенции если и вызывают сочувствие к герою, то еще в большей степени ощутима горечь иного порядка. «Обескрыливание» юного поэта — проблематичнейший сюжет драмы. Реальный драматизм состоит именно в рутинной запрограммированности, в едва ли не механичности его эволюции.
О спектакле Романа Кочержевского сложно писать. Тонкие вещи в нем явлены со всей определенностью, но попробуй-ка их облечь в слова, не огрубив. Красота спектакля, «сто пудов любви» в истории Александра Адуева только подчеркивают реальную дистрофию поэтического начала в жизни. Хрестоматийная траектория, которою следует Адуев-младший в романе, и у самого Гончарова подана в амбивалентном ключе. Расставание с иллюзиями вещь неизбежная. «Обыкновенная». Человек и субъект, и объект в этом процессе. Существен при этом, однако, личностный объем.
«Поясница!!!» — чуть ли не победно вскрикивал в «Современнике» Олег Табаков, свидетельствуя тем самым о своем месте в достойном ряду чиновных старейшин. Сейчас, в Театре Ленсовета, — совсем не то, не про то. Дуэтные сценыдядюшки и племянника драматичны по существу, реально саднят. Предсказуемый контраст — дельца-скептика и пылкого юноши — никуда не делся. Но он транспонирован, переоркестрован, театр высекает драматическую искру не из этой самоигральной сценической очевидности. Младший Адуев гаснет так неопровержимо, словно его жизненное назначение — подтверждать самые ядовитые прогнозы дядюшки. В свою очередь, Петр Иванович (Александр Новиков) глубоко чувствует поэзию, потому-то и морщится от клишированных виршей племянника. Тому есть подтверждение в спектакле: из его уст звучат настоящие стихи и незаемные слова о полусвете летних ночей в Петербурге… Тем разительнее скорбный итог эволюции обоих Адуевых.
Мы не видим на сцене страшноватого эпизода романа, когда под водительством дяди младший Адуев одну за другой сжигает свои рукописи в печи. Зато в инсценировке Дарьи Гриза и в режиссуре спектакля с максимальной рельефностью дан не менее выразительный стык двух зеркальных сюжетов. Милейшая Наденька Любецкая (Диана Милютина) доводит Александра, как-то помимо своей воли, едва ли не до дуэли с соперником, — и следом, еще не остыв от любовного фиаско и жажды мщения, он оказывается как раз таки в роли коварного соблазнителя и, не переведя дух, в роли разочарованного экс-жениха, утомленного страстным напором вдовушки-невесты Юлии Тафаевой (Римма Саркисян)… Да, дядюшка приложил руку к этому кульбиту, к последней романической истории Александра. Но тот и сам изначально не Керубино и не юноша «с душою прямо геттингенской»: увы, но, сгорая от любви, транслирует в этих перипетиях, похоже, прежде всего эгоистическое самолюбие.
Александр увязает в колее «общих мест», до лоска изъезженной до него. Федор Федотов играет — pardon, внимание: вариант героя нашего времени, на наших берегах. Человека, тотально потерявшего себя, когда еще не успел встать на ноги. Поначалу самонадеянного и в итоге осознающего катастрофу.
А что дядюшка? В финале и он осознает крах. Вот тут, похоже, предстает весь объем свершающейся на наших глазах драмы. Он не злой гений Александра, он безуспешно пытается привить племяннику толику мужественного стоицизма, безудержно ироничен постольку, поскольку видит дальше и глубже. В нем, Петре Ивановиче Адуеве, начало и венец «обыкновенной истории». Персонаж Александра Новикова человек незаурядный. Еще не было заезженной в лоск колеи, когда он начинал свой путь. Он сам решил построить свою жизнь на разумных основаниях. То, что младший Адуев воспринимает как безжалостно отрезвляющий холодный душ, на самом деле пережитое, выстраданное кредо.
…Не совсем так! Страдание оказалось впереди. «Рациональный» фундамент дает трещину. Есть, думаю, ощутимая связь с недавним прекрасным ленсоветовским «Тристрамом Шенди» Лоренса Стерна — Бориса Павловича, со стихами Леонида Аронзона. И речь даже не о самоцельном умствовании мистера Шенди (в исполнении Федора Федотова), которое было гротескным символом, обаятельной, прелестной и все же «дурной бесконечностью». В том спектакле персонажи обращались друг к другу и к залу в форме канона: «Мы не знаем, что будет дальше…». Здесь, в, казалось бы, такой «Обыкновенной истории», нам дают ответ, который звучит также не однажды: «Только горе реально, а оно впереди».
И ведь не поспоришь. Жена дядюшки Елизавета (Лидия Шевченко), с живым участием насмотревшись на метания Александра, все больше напоминающие агонию, — кротко, но и со всей определенностью дает понять своему Петру Ивановичу, что ее душевная жизнь покончена — за ненадобностью. Отлаженный разумный порядок механичен, привел к смерти человеческих отношений. Крах, который герою приходится осознать. Финальное объяснение супругов Адуевых — прекраснейшая сцена в спектакле. И мне также видится здесь горестная реплика на финальную дуэтную сцену дяди Тоби и миссис Уодмен (Роман Кочержевский и Ольга Муравицкая) в упомянутом спектакле по Стерну…
Красота, музыка, молодая влюбленность, зрелое знание жизни — это все значимые, впечатляющие и самостоятельные мотивы спектакля, который тем не менее неумолимо приходит именно к горестному итогу. Экзистенциальная потерянность персонажей — то важнейшее, что возникает на почве этой «Обыкновенной истории». Самое интересное, что ведь это (трепет узнавания, когда приоткрывается подлинный драматизм существования) заложено в романе. Глубоко заложено, почему и стало классикой.
Июнь 2023 г.