Все мы живем с идиотом — в школе, в университете, на работе,
имеем своего идиота в мужьях, в правительстве… Мало того,
у каждого есть свой внутренний идиот — самый главный.
Виктор Ерофеев
Частые разговоры о том, что на дворе сегодня воцарилось Средневековье, которое своим грубым бытованием превращает жизнь в простое выживание на общественном, социальном и культурном уровнях, с новой силой подтвердили свою актуальность после премьеры «Тартюфа» в Театре им. Ленсовета. Тем более, что и сам Мольер жил, по мнению некоторых французских историков, в Долгом Средневековье, эпохе господства христианства, которое, по Жаку Ле Гоффу, является «одновременно и религией, и идеологией». Надо ли лишний раз напоминать про актуальность такого материала?
Но Роман Кочержевский напоминает, и делает это едва ли не беспощадно к сегодняшнему времени, эпохе нового Долгого Средневековья, усматривая в произведении французского комедиографа далеко не смешную историю. Помещая сюжет о жизни появившегося в отдельно взятой семье токсичного лицемера внутрь истории героя из рассказа Виктора Ерофеева «Жизнь с идиотом», обрамляя его двумя трагическими монологами, режиссёр находит мощную и страшную рифму современности — ирреальное начинает доминировать над реальным. Просто удивительно, насколько точно Ерофеев здесь попадает в Мольера, и насколько это соприкосновение оказывается разрушительным. Человек, как будто стремящийся к улучшению своей природы и пытающийся быть неравнодушным к обездоленным, внезапно оказывается в плену иллюзии толерантности, избавление от которой приводит к трагедии — распаду личности, превращению её в ирреальное существо, вычеркнутое в итоге из общественной, социальной и культурной жизни. И этот процесс, по Роману Кочержевскому, необратим. Он про исчезновение веры в человека.
Такой, парадоксально найденный, обертон позволяет режиссёру изменить звучание пьесы — комедия вымарывается в трагические, мрачные тона с доминирующими черным и красным цветами. Само же действие становится тягучим и затягивающим мистическим аттракционом с медленным погружением в процесс разрушения, где цифра «1664», вдруг возникающая над дверным проёмом, воспринимается не столько годом написания пьесы, сколько порталом в то самое Долгое Средневековье. В сущности, перед нами погружение в Ад современного человека, которым в спектакле и является Оргон (Александр Новиков) — человек среднего возраста, в затрапезном плаще и вязаной шапочке, решивший сделать что-то полезное для себя и общества, введя в свой дом идиота, блаженного, святого человека — Тартюфа (Олег Фёдоров). Грехи ли замолить или обрести насыщенную духовным поиском жизнь — неважно. Этот жест считывается на уровне метафоры обращения к последнему прибежищу целостности, своему внутреннему идиоту, требующему особенного внимания к себе за счёт дефицита внимания к родным.
Ни сын-бунтарь Дамис (Илья Дель), рисующий на плакате с изображением Тартюфа неприличные граффити, ни дочь Марианна (Виктория Волохова), которую вопреки воле
выдают замуж за Тартюфа, ни брат жены (Александр Крымов), взывающий к здравому смыслу Оргона, ни Валер (Алеександр Крымов), в сердцах размахивающий букетом с хризантемами, соря лепестками при разговоре с будущей невестой, ни сама жена (Диана Милютина), испытывающая неловкость за преступление перед мужем, но не способная сопротивляться настойчивости лицемера Тартюфа, ни даже рассудительная служанка Дорина (Римма Саркисян), напрасно пытающаяся принести себя в жертву вместо хрупкой Марианны, ни даже мать (Ольга Муравицкая), вполне вероятно и натолкнувшая сына на «благочестивый» поступок, не удостаиваются какого-либо внимания со стороны хозяина дома. У Оргона на уме только Тартюф — единственный кандидат в борьбе за его душу, смотрящий поверх зрительного зала с чёрно-белых предвыборных плакатов и завершающий картину непарадного портрета власти и народа, что, кстати, ничуть не противоречит ни Мольеру, ни Ерофееву.
И это очень важный момент. Все домочадцы, выставляющие напоказ своё неприятие Тартюфа, в глазах Оргона выглядят завсегдатаями светских приёмов, людьми неискренними, каким, собственно, является и сам святоша, восседающий в кресле будущего хозяина дома в тот самый момент, когда его пытаются изобличить компрометирующим видео, где запечатлено как он пристает к Эльвире, жене Оргона. В отказе домочадцам нет противоречия. Это защитная реакция страдающего человека, пытающегося сохранить то, что ему кажется незыблемым, — веру в идеальный мир. И когда он рушится, исчезает и сам герой, думающий человек.
Александр Новиков рисует портрет своего героя скупым корректирующим штрихом — меняя речь на глуповатую полудетскую интонацию. Как и Тартюф, убив Клеанта, уже не сможет остаться в живых. Он будет убит Оргоном, которому теперь всё сойдёт с рук — ему теперь быть новым идиотом для тех, кто захочет стать духовнее. Режиссёр Кочержевский здесь парадоксален, отнимая сценическое превосходство Тартюфа в пользу Оргона. Это его драма несоответствия жизни и помыслов. Это его трагический разлад с собой в угоду времени. Это его безжалостный путь по пустым и запутанным коридорам собственного дома, ставшего местом действия экзистенциального триллера с удушающей атмосферой.
По трагической иронии даже воздух, которым дышат герои дома Оргона, будет отписан в завещании Тартюфу. Так Роман Кочержевский ставит человека нашего времени перед зеркалом, но не перед кривым постмодернистским мутным пластиком и не перед прозрачным стеклом новой чувственности, а перед обычным отражающим зеркалом, в котором видно то, что есть на самом деле. Забытая практика «смотрения» в себя приносит потрясающие результаты — человек неожиданно начинает соответствовать своему зеркальному двойнику и превращается в него, блаженного юродивого идиота, сидящего без дела и цели на остановке общественного транспорта. Пожалеть его хочется, но нельзя — иначе станешь новой жертвой бескомпромиссного нового Долгого Средневековья.
Алексей Исаев