ТЕАТР ИМ. ЛЕНСОВЕТА ЗАКРЫВАЕТ СЕЗОН ПРЕМЬЕРОЙ: 17 И 18 ИЮЛЯ НА СЦЕНЕ — «БЕСЫ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО В ПОСТАНОВКЕ АЛЕКСЕЯ СЛЮСАРЧУКА. О ТОМ, КАК НЕПРОСТО ШЕЛ РЕПЕТИЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС, И О ТОМ, ЧТО В ИТОГЕ УВИДЯТ ЗРИТЕЛИ, НАШЕМУ КОРРЕСПОНДЕНТУ РАССКАЗАЛ НИКИТА ВОЛКОВ — ИСПОЛНИТЕЛЬ РОЛИ СТАВРОГИНА.
— Какой роман Достоевского у вас самый любимый?
— Наверное, все-таки «Идиот». Вообще, мы на курсе очень серьезно занимались Достоевским. У нас был спектакль по «Преступлению и наказанию», мы делали отрывки из «Идиота», «Бесов», «Записок из подполья». А в спектакле «Комната Шекспира» звучали монологи Мити Карамазова и Чёрта. Можно сказать, Достоевский был нашим главным учебным автором.
— Насколько Достоевский театральный писатель?
— Мне кажется, что в Достоевском есть все, что нужно для театра, — вопрос в качестве инсценировки. Ну, не только в этом, конечно. Для меня театр — это, прежде всего, работа с точной формой высказывания и с воображением зрителя. Не форма ради формы, а поиск верных средств выражения смысла, чувств, которые зрителя захватят, увлекут, уведут куда-то, где он еще не был. А не то, что он пришел в зал, сел в кресло, откинулся и смотрит, как ему историю разыгрывают.
— И куда нас уведет спектакль «Бесы»? Премьеру ждали еще в декабре…
— Мы, действительно, занимаемся «Бесами» с режиссером Алексеем Слюсарчуком очень долго. Так получилось, что в репетициях возникла неожиданная пауза почти на два месяца. Это всегда непросто: работаешь, работаешь каждый день, что-то в тебе накапливается, — а потом вдруг раз — и стоп. Два месяца — это немало: и мы, актеры, успели измениться, и отношение режиссера к материалу, кажется, тоже.
— Как возвращались к работе после паузы?
— Заново начался застольный период, он был долгий. Вообще, для меня такой способ работы непривычен, нас ведь учили по-другому — с ходу «бросали в воду»: плывите, барахтайтесь, как хотите, выплывайте, кто как может, а потом мы все вместе разберемся и поймем, куда нам плыть дальше. В этом процессе ты был абсолютно свободен, мог пробовать что угодно, не боясь ошибиться. Не знаю, может, завтра я буду думать иначе, но сегодня этот способ для меня самый близкий. Слюсарчук, наоборот, идет от текста: авторское слово, его звучание для него первостепенно. Мы с самого начала подробно работали с романом, разбирали его буквально до реплики. Это было по-своему увлекательно, и в этом была польза: в тексте обнаруживались важные сигналы для движения вперед. Куда это движение приведет нас и куда мы уведем зрителей — на этот ваш вопрос я пока ответить не могу. К тому же, при всей любви к тексту Достоевского, режиссер в результате выбросил очень много. Я понимаю, это неизбежно, спектакль не может идти семь часов, хотя у наших соседей, в МДТ, «Бесы» идут в трёх частях, утром, днём и вечером. И все равно есть вещи, которых мне страшно жалко.
— Ваш Ставрогин — кто он? Можно его назвать человеком идеи?
— Я не хотел бы играть «носителя идеи», в этом есть что-то механистическое. Не побоюсь показаться банальным: мне в Ставрогине интересен человек, а не носитель чего- то там и не объект для слепой ненависти. Хочу вместе со зрителями попытаться его понять. Готовность совершить зло — она ведь в человеке не из ниоткуда, то есть, она не обязательно изначальное свойство натуры. Есть травмы детства, связанные с родительским невниманием, например, или с чем-то еще… Я сам отец, моему сыну два с половиной года, и я чувствую, что все закладывается вот сейчас, в раннем детстве. Ставрогин, конечно же, человек больной. Эти эксперименты над собой, проверка себя и своих внутренних возможностей в запредельных ситуациях — есть в этом нравственная патология, сближающая его с Раскольниковым, при всем их различии.
— Вам тяжело дается эта роль?
— Она и не может даваться просто — такая уж роль. Мне бы, конечно, хотелось для своего Ставрогина больше сценического пространства, в том числе фантазийного, то есть не буквально взятого из романа Достоевского, а сочиненного вместе с режиссером. В «Бесах», например, есть сцена встречи Ставрогина с матерью. Они там обмениваются двумя-тремя словами и все, больше не встречаются. А мне бы покопаться в этом. Какие у них отношения, что за детство у него было? В общем, мне, честно говоря, не хватило свободы, но при этом я артист, а автор спектакля — Алексей Слюсарчук. У него свой взгляд, я должен его понять, принять и выразить на сцене.
— Есть ли место для актерской импровизации в этом спектакле?
— Есть, конечно, но в дозволенных рамках, и Алексей следит за этим очень внимательно и все жестко контролирует. В работе он диктатор.
— Как вы готовились к роли?
—Вы хотите спросить, насиловал ли я маленьких девочек? Воздержался. Зрителям всегда хочется знать про актерскую кухню, но актерам не всегда хочется впускать их туда, и мне в том числе. Разумеется, я прочитал «Бесов» от корки до корки. У меня нет проблем с Достоевским, но именно для актерской работы «Бесы» оказались сложнее, чем «Идиот» или «Карамазовы». Потом я перечитал роман как бы в перемотке — именно то, что заинтересовало… Читал другие книги, смотрел фильмы — разными путями подбираешься к проблематике, к герою. Никогда не знаешь, где найдешь ключ — он в самом неожиданном месте может оказаться. Смотришь какой-нибудь фильм и видишь – вот же ключ! Или слушаешь музыку — вот же! Или сидишь утром, завтракаешь и — вот! вот! я понял! Пошел в театр, проверил на репетиции — и правда получилось! А назавтра попробовал повторить, и всё рассыпалось. Значит, заново. В пересказе всё это глупо может выглядеть, поэтому вопросов про кухню я стараюсь избегать.
— Кто ваши партнеры?
— О, нас в «Бесах» много, состав мощный: Александр Новиков, Ольга Муравицкая, Александр Крымов, Иван Батарев, Влад Ставропольцев…
— Вы играете только в Театре Ленсовета или есть еще какие-то проекты?
— Да, сейчас только у себя в театре. Были предложения, я даже репетировал кое-что на стороне, но потом в силу обстоятельств этого не случилось. Как все сложится дальше — не знаю. Я люблю спектакли, в которых занят, и я очень люблю спектакли Юрия Бутусова, которые, к сожалению, сняли с репертуара. Тяжело переживаю уход Юрия Николаевича из Театра Ленсовета, потому что это мой мастер, и театр открыл мне именно он. Сейчас наш театр выбрал другое художественное направление, и я не уверен, что это верный выбор.
— Задумывались ли вы о режиссуре в театре или кино?
— В театре — нет. Во всяком случае, пока. Возможно, я хотел бы что-то снять. Вернее, да, у меня есть две истории, которые я очень давно обдумываю… Но до сценария дело еще не дошло — нет времени.
— Мне кажется, что вы в театре и в кино — это два совершенно разных Никиты Волкова.
— Да? Мне тоже так кажется. Было бы здорово, если бы у обоих всё складывалось интересно.
— О чем мечтаете? О какой роли, какой драматургии?
—Я понял, что нужно осторожнее мечтать, и уж точно не вслух. Знаете, как в детстве: «О чем мечтаешь?» — «Не скажу, а то не сбудется». Причем всё ведь действительно так и работает: стоит проговориться — и не сбывается. Или сбывается, но не с тобой.
— Ради чего вы работаете в театре, в кино?
— На эту тему однажды Юрий Николаевич Бутусов отлично пошутил. Мы репетировали поклоны, и он говорит: «Вы что, не можете нормально встать?! Выпрямьтесь, встаньте ровно! Вы не понимаете, для чего работаете? Вот для этого последнего выхода, для аплодисментов!» Смешно, но отчасти правда. Но не вся, конечно. Главное, если тебя твоя работа заряжает, если ты после спектакля или съемок хочешь, придя домой, обнять своих и позвонить родителям, если работа помогает тебе найти ответы на какие-то вопросы на эмоциональном уровне — я считаю, это очень правильная тема.
Беседовала Надежда Кокарева
