Только простые звуки: голоса, свистульки, трещотки, балалайки. Только простые цвета, хорошо проветренные и высушенные на солнце. А также люди и птицы, сказочные Иваны-царевичи и царевны-лебеди, небольшое количество злодеев и много-много предметов, деревянных кукол и птиц, легких тканевых лебедей и крыльев. Напоенный человеческим теплом, нежными переливами повседневного волшебства спектакль Марии Романовой «Птицы» на Малой сцене Театра Ленсовета тих и неспешен. Это не первые «птицы», появившиеся у режиссера. На большой сцене идет спектакль «Странствия Нильса», в котором запоминается полет огромной стаи, созданный синхронными взмахами актерских рук. Кажется, они парят над сценой, поднимаясь все выше. Птичья перекличка, звуки, ускользающие куда-то под колосники, есть и в новом, камерном и уютном, спектакле по русским сказкам. Особые песни-запевки и песни-плачи, колыбельные и веселые куплеты пропеты актерами на одном дыхании.
Романова с художником Марией Луккой и музыкальным руководителем Елизаветой Бородулиной придумали спектакль, где предмет на равных существует с актером, а в песню заложено лирическое настроение. Красное колесо на длинной жерди свисает с потолка: это и закатное солнце, и метафора смены времен года, жизненного цикла и постоянного движения — оно крутится, и летит стая гусей-лебедей, прикрепленных к нему. Огромный кусок белой ткани становится опереньем царевны-лебеди, актриса София Никифорова, заворачиваясь в него, обретает птичьи повадки, а разворачиваясь — оборачивается девушкой с испуганным взглядом.
С. Никифорова в сцене из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
Первая сказка — «Белая лебедушка», где говорит только Сказительница — Антонина Сонина, а остальные персонажи поют, оказывается историей о преданности. Как бы ни хотелось царевне-лебеди улететь в теплые края со своей стаей, у нее уже есть Иван-царевич и ребенок, и они, конечно, ее не пускают. Иван Александра Крымова не дает ей взлететь, удерживая за трепещущие тканевые крылья. Голос Сказительницы, напевный и низкий, не злоупотребляет умильными интонациями, наоборот, дает почувствовать всю силу тоски, охватившей девушку-лебедя. Трагичность существования Лебедушки Софии Никифоровой, сознательно обменявшей свою птичью свободу на человеческое счастье, пропета актрисой красиво и грустно. Однажды сделанный выбор, принесший счастье, не отменяет тоски по утраченной свободе.
Никифорова, недавно сыгравшая мужскую роль, принца Хенрика в спектакле по пьесе В. Гомбровича «Венчание», — актриса характерная, выразительная, резкая, — преображается в первой сказке полностью: она нежна и лирична. Режиссер дает ее диапазону раскрыться, предлагая, как кажется, роль на сопротивление. И София Никифорова справляется. А вот роль привередницы Малашечки в следующей части — по сказке «Гуси-лебеди» — ложится на фактуру актрисы идеально. Басовита Малашечка, характер имеет скверный, но весела и задорна, играет на балалайке. Этот аккомпанемент превращает все ее реплики в частушки, а движения — в танец. Малашечка — кукла, у которой лицо и руки актрисы, а тело и ножки тряпичные. Ее история — балаганное представление, только не с Петрушками, а со своеобразными куклами-тантамаресками. Братец Ивашечка (тот же Александр Крымов), лишенный реплик, создает образ только мимикой и звуками: он может пыхтеть и вскидывать брови, выражая недовольство, или скептически куксится, не собираясь сбегать от Яги. Объемная старушенция по имени Яга нагоняет страху, но формы имеет круглые и мягкие.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
Галина Журавлева, исполняющая, как и другие артисты, несколько ролей, делает Бабу-Ягу пугающей чревовещуньей. Носатая маска и скрюченная поза заставляют голос звучать глуше, так, будто он идет из самого ада. Она же — улыбчивая Яблонька и пугливая Речка, могла бы быть идеальной рассказчицей в духе персонажа киносказок Александра Роу. Но режиссер делает распределение в чем-то вопреки амплуа. Обаятельная Журавлева играет и Бабу-Ягу, и Злую сестру из следующей сказки («Белая уточка»). Острохарактерная София Никифорова выбрана на роли царевен, а Антонина Сонина, как кажется, идеально подходящая на роли героинь-лебедушек и обыкновенных волшебниц, здесь — печальная сказительница. Необходимость такого распределения становится очевидной ближе к концу спектакля, когда особая грусть в дрожащем, с трещинкой, голосе Сониной как будто изымает из истории «сказочное», добавляя древнерусской печали. Не сказки, а притчи рассказывают нам. В конце спектакля мораль их звучит открыто: «А счастье свое крепко надо беречь». И не согласиться с этим трудно.