В Театре им. Ленсовета публике показали спектакль по повести Сергея Довлатова «Заповедник», поставленный по-хлестаковски бесцеремонно.
Молодой режиссер Василий Сенин отчего-то решил, что он не только с Довлатовым, но и с Пушкиным на дружеской ноге.
Ниоткуда с любовью
«Заповедник» Довлатова - это почти стихи в прозе. А, кроме того, это практически художественные мемуары - так много общего у писателя-диссидента Бориса Алиханова, главного героя повести, и самого писателя, который летом 1976 года, запутавшись в личных неурядицах и измотанный социальными, уехал поработать экскурсоводом в Пушкинский музей-заповедник. Закончилось все приездом жены, неожиданно принявшей решение об эмиграции, запоем, общением с КГБ и новым запоем до галлюцинаций и полного беспамятства.
Выбравшись-таки из этого состояния, Довлатов создал один их самых тонких, мучительных и остроумных своих текстов, заставляющий согласиться с писателем Львом Лосевым: «У Довлатова была гениальность, если использовать это слово не в дурацком смысле литературной табели о рангах, а в прямом значении, - способность к творчеству, не благоприобретенная, а врожденная, закодированная в генах». «Заповедник» - рассказ от первого лица, на треть состоящий из диалогов, а на две трети - из прекрасных ремарок-афоризмов к ним, написанных с колоссальной иронией, но без ненависти. В этом отчасти и есть загадка довлатовского таланта - не изображать людей, даже советских людей брежневской эпохи, даже стукачей и гэбистов, карикатурно, сочувствовать им, лишний раз отсылая к знаменитому пушкинскому: «Гений и злодейство - две вещи несовместные».
Теперь - сходитесь!
Режиссер Василий Сенин отлично просек одну выдающуюся особенность довлатовского творчества - его афористичность. А когда возник вопрос, кто же прочтет подобные отчаянному звону бокалов авторские ремарки, - постановщик ответил на него с анекдотической простотой: Пушкин. Примерно в том же смысле, в каком школьная уборщица тетя Клава кричит вслед пятикласснику Иванову, бросившему смятый листок с двоечной контрольной мимо урны: «А убирать кто за тобой будет?! Пушкин?!» Портретно загримированный артист Олег Федоров с бакенбардами и перьями в черных кудрях - это Пушкин не из довлатовской прозы, а из анекдота, рассказанного каким-нибудь беспробудным алкашом вроде дяди Миши, которого одной левой играет актер Владимир Матвеев (это не упрек актеру, ему действительно нечего делать на сцене, образ начисто лишен какого бы то ни было объема). Это Пушкин без индивидуальных черт (если не считать бакенбард), без слез, без жизни, без любви - диджей, рассказывающий герою, какие именно эмоции он должен испытывать в каждый конкретный момент. При полном отсутствии действия и конфликта несчастному артисту Артуру Вахе (писатель Алиханов, он же Довлатов) достается роль иллюстратора собственных эмоций: от удивления до муки. Так что его лицо порой принимает весьма причудливые выражения.
Основной прием режиссера Василия Сенина - эстрадные эффекты, которые в драматическом театре выглядят весьма топорно. Сценография (ее придумал сам режиссер) - нагромождение «общих мест» эпохи 70-х: характерная мебель и аксессуары, бюсты Пушкина и Ленина, портреты Брежнева и Гагарина, и над всем этим возвышается нечто вроде подиума, где Пушкин поет Джо Дассена. Спросите - зачем? Да ни за чем. Знак, так сказать, эпохи. Наравне с кадрами из фильма «Асса» на заднике-экране. Или с песенкой Дорониной из «Еще раз про любовь», которую поет актриса Анна Ковальчук под гитару. А в качестве пролога зрителю предложена сцена дуэли очаровательной брюнетки (Анна Ковальчук) и главного героя. Кто секундант? Пушкин, разумеется. Эффектная преамбула подменяет всю предысторию долгих и непростых семейных отношений писателя.
Про уродов
Служители культа Поэта в «Пушкинских Горах» - это натуральный паноптикум. «Невесты Пушкина», по преимуществу действительно старые девы и у Довлатова описаны с большим юмором и, как ни странно, нежностью. Кроме того, в повести это полноценные характеры, люди, что называется, с судьбой. Сенин ограничился плоскими карикатурами, чьи смешные личики обрамлены - все как одно - типовыми локонами. Друг от друга их отличают костюмы и степень безумства. Неистовая Виктория Ларисы Луппиан, появись она за пределами заповедника, тут же была бы помещена в лечебницу. Надежда Федотова играет свою Аврору с помощью единственной пионерской интонации. А ведь Довлатов, не без иронии, конечно, но все же описывал ее как «юную, живую, полноценную». И продолжал: «Завтра я услышу в одной из комнат музея ее чистый девичий голос: «...Вдумайтесь, товарищи! «Я вас любил так искренне, так нежно...» Миру крепостнических отношений противопоставил Александр Сергеевич этот вдохновенный гимн бескорыстия». Согласитесь, это вовсе не то же самое, что охарактеризовать девушку полной дурой. Внушительных форм Галина с прической Юлии Тимошенко из эпизода в эпизод тянет тему женской неудовлетворенности, доходя до рукоблудия. Самой нормальной выглядит Марианна Ольги Муравицкой: ей можно инкриминировать разве что слишком страстные переживания по поводу затаптывания-засматривания экспонатов музея. Молодой актрисе Марианне Коробейниковой в образе экскурсовода Натэлы предписан истерический смех, походка секретарши Верочки из «Служебного романа» и тоска по летним романам.
С мужчинами (чьи «личики» все как одно обрамлены бакенбардами) дело обстоит еще печальнее. Те из актеров, кто не умеет ловить кайф от собственного соло и одарены способностью к самокритике, испытывают, кажется, ужасную неловкость. Более других здесь повезло актеру Евгению Филатову: монолог следователя Беляева тянет на отдельный моноспектакль - так что артист за четверть часа отданного в полное его распоряжение сценического времени умудряется рассказать кое-что небанальное о нормальном мужике, попавшем на непыльную работу, за которую приходится недешево платить.
Без Пушкина
Жена и Пушкин оставляют Бориса Алиханова одновременно, во втором действии. Жена до того хоть приезжает попрощаться - но, увы, ни на лирические диалоги, ни на эротическую сцену у режиссера таланта недостает. Единственная ночь, проведенная на скрипучей кровати в негигиеничной комнате упомянутого дяди Миши, попросту вымарана. В остальное время Анна Ковальчук и Артур Ваха многозначительно стреляют в зал емкими репликами - смотреть в глаза друг другу им недосуг, да и непонятно - как. Выстроить отношения персонажей на уровне полутонов и подтекстов - задача для режиссера Сенина непосильная.
Пушкин же вовсе уходит, не попрощавшись. Действие, и без того лишенное драматического напряжения, окончательно проседает. Поверить в глубокую внутреннюю драму человека только потому, что его рассказы, по его же словам, не печатают и что ему противно пить с местными уродцами и «товарищем майором», - невозможно. Полюбить его за то, что он ловко огрызается на любое хамство и лихо отвечает на всякие глупые вопросы вроде «за что вы любите Пушкина?», - тоже. То, что Анна Ковальчук умеет глубокомысленно молчать и источать бронебойное женское обаяние, было известно и раньше. Как и то, что Артуру Вахе несложно изобразить отвязного и тоже вполне обаятельного дебошира. Но чтобы вытащить на подмостки проблемы человеческих взаимоотношений, проблемы отношений писателя и власти, необходима серьезная режиссерская работа - нужно протягивать конфликт через каждый эпизод, через каждую реплику, через действенные задачи актерам, а не сваливать все на Пушкина.
Жанна Зарецкая
