Имя Сергея Перегудова хорошо известно как телезрителям, так и любителям театра. В его актерской копилке - разноплановые роли в различных жанрах и амплуа. Но самые заметные образы созданы им в ярких спектаклях Юрия Бутусова - режиссера, в определенный период времени ставшего во всех смыслах слова главным для Театра им. Ленсовета и его труппы. Постановка «Все мы прекрасные люди», где артист сыграл Ракитина, принесла ему премию «Золотой софит» в 2014 году, а недавний «Гамлет», в котором он исполняет роль Клавдия, был номинирован на «Золотую Маску» в этом сезоне. Но награды стоят для него далеко не на первом месте: куда важнее, что будет за ними - на длинной театральной дистанции.
- Интервью перед началом спектакля не мешает подготовке к нему?
- Беседа о творчестве, а не о чем-то постороннем, вроде гонок «Формулы-1», - нет. Хотя перед сложным спектаклем не хочется распыляться, уходить в сторону. Нужно настраиваться: я иногда даже речевой аппарат разминаю до выхода на сцену. Не надо падать в обморок за час до него, но ты должен быть собран, потому что на сцене это отразится. Надо приходить пораньше независимо от спектакля. Бывают, конечно, форс-мажоры, когда буквально с самолета прибегаешь. Я однажды из-за задержки рейса забежал в театр в 6.45 вечера, чуть не поседел.
Не все считают подготовку важнейшей частью актерской работы: мол, пришел, костюм надел и пошел на сцену. Так что все зависит от отношения артиста к профессии: как он думает и чувствует, если вообще что-то чувствует. Может, это и есть мера таланта. Хотя я побаиваюсь этого слова, для меня оно значит: отдаваться своему делу без остатка, даже физически. Это же работа: постоянно себя тормошить, думать, заставлять себя что-то делать, а люди ленивы, всегда обещают себе, что уж завтра - обязательно! Юрий Бутусов на репетициях требует проходить мизансцену в полную силу. Многие артисты старой закалки не понимают этого подхода: «Это же репетиция! Могу я себе наметить, где и что буду делать?» Но тогда на сцене - как будто бы ты, а ты настоящий - в стороне. Никаких «в стороне»! Здесь, сегодня! А если не сейчас - то никогда.
- Как можно в полную силу репетировать насыщенные спектакли Юрия Николаевича?
- Иначе не проверить, получилась ли мизансцена, и режиссер не пойдет дальше. А как это понять, если мы не пробуем разные варианты в полной выкладке? Это вранье, что артист кое-как репетирует, а потом выходит на сцену и - эээх! - дает жару. Ничего он не дает! В лучшем случае, с перепугу что-то получится однократно, а на следующий день все затухнет. Ведь самое сложное - находить силы постоянно держать спектакли в той температуре, в какой они рождались, мы же пресыщаемся ими. На выпуске «Гамлета» было девять прогонов, и мы уже не понимали, хорошо он идет или плохо.
Репетиции Бутусова помогают держать себя в тонусе, организм становится послушным. Это очень важно, иначе, если ты не в настроении или температуришь, он начнет из тебя вить веревки, и ты сдашься, а зритель скажет просто: «Обычный спектакль». Когда постановка не подкреплена внутренней силой и смыслом, который вкладывают в нее артисты, то публике - особенно у Юрия Николаевича - скучно. Играя не в полную силу, мы как будто раскрываем его чертежи. Идти по рисунку в таком случае - не очень хорошее дело.
- У вас часто бывает ощущение, что вы его не понимаете?
- Ощущение, что мы его не понимаем, всегда с нами. Само это понятие вычеркнуто из нашего лексикона, а вопрос «что он хочет?» безответен и злит Бутусова. Понимание не является для него приоритетной категорией - оно должно прийти посредством впечатления. Можно пытаться разложить его на молекулы, но мы осознанно не думаем об этом, иначе зароемся, разгребая смыслы. Как говорится, сороконожка подумала о 26-й ноге и упала. В театре Юрия Николаевича конкретика губительна. Он берет эмоциональностью, громкостью и яркостью, у него ничего не разложено по полочкам, а происходит по наитию, поэтому он и принят публикой, особенно в Москве. В Питере тоже, но наш город менее открыт и гуманен к новому.
Репетируя мизансцену, мы ищем смыслы сами. Иногда находим что-то очень правильное, а он, увидев, что это правильно, все разрушает и делает абсолютно не так, убирая все наработанное за три дня до премьеры. Мы следим за самим процессом поиска, который потом срабатывает в простом игровом рисунке. Наполнение появляется не от определенной интонации, с которой мы читаем текст, а от того, что мы все попробовали: орать, шептать, молчать, делать так и сяк. Миллион получающихся оттенков складывается из багажа репетиционных проб.
- Что для вас самое притягательное в его работах?
- В спектаклях Бутусова немаловажно уметь существовать не только внешне. Многие артисты не успевают, а может, и не могут прожить то, что у него наворочано. А вместе с ними не может прожить это и зрительный зал - потому что не сыграно. Его форма подразумевает очень быстрое подключение, перепады, легкость, что вообще важно в театре. Если эту острейшую форму, где все четко, ярко, громко, эмоционально, полностью оправдать внутренне, ты становишься универсальным артистом. Магия постановок Юрия Николаевича в том, что не надо ничего расшифровывать. Он психолог и прекрасно понимает, что зрителю не все понятно. После его спектаклей полдня ходишь пришибленный. Еще он провокатор: в «Макбет. Кино» 3 минуты ничего не происходит - а это бездна сценического времени. Он специально это делает: не развлекает, а наоборот, вынуждает уйти, если публика не готова погрузиться в другой мир, подключить мозги. Сначала надо почувствовать, а потом задуматься. В его работах всегда есть мощная обманка. Например, в «Барабанах в ночи» он шутит и веселится, а потом - оп! - дает изображение Берлинской стены. Она ведь появляется не сразу с открытием занавеса, потому что человек начинает думать, только если поймать его врасплох. Семен Яковлевич Спивак тоже использует такой метод, который определяет как «праздник, праздник - иголка».
- Не возникает внутреннего сопротивления, когда предлагается нетрадиционная трактовка роли и пьесы? Спектакль «Город. Женитьба. Гоголь» не похож на классическую комедию.
- Бутусов говорит, что не надо смешить публику: все и так знают, что «Женитьба» - это комедия. В ней главный вопрос для зрителя - зачем мой герой Кочкарев женит Подколесина? Они ведь друг другу никто! Естественно, мы задали его Юрию Николаевичу, предположив, что это месть единственного в компании женатого человека холостому. Он разозлился: «Это самое первое, что может прийти в голову!» Действительно, это нормальная версия, но будто взятая с полки - обыкновенная аргументация роли. После наших репетиций я понимаю, что не на все вопросы надо отвечать: как только ответишь, ты станешь плоским. И все-таки я нашел аргумент, который меня держит на плаву уже несколько лет. Я уперся лбом в одну фразу, не понимая, откуда она. Она стоит особняком и ничего, казалось бы, не значит, но мы вывернули ее так, что она стала для меня лейтмотивом роли, придавая игре объем и глубину. Вся моя энергия в ней, и чувства возникают тоже от нее. «Будущей весною навещу непременно могилу твоего отца». И я стал фантазировать: может, мой герой был приемным сыном в семье Подколесиных. Формально они не родня, но Кочкарев-то знает, что этот человек ему жизненно важен. Поэтому я разбиваюсь о стену, но решаю его судьбу. А в зале думают: «Да угомонись ты! Чего тебе надо? Оставь его в покое».
Для центральной мизансцены с Агафьей и Подколесиным мы придумали этюдов пять, в одном я даже играл бомжа, собирающего монетки. А Бутусов включил музыку и попросил просто сесть. Через 3 минуты бездействия я понял, что надо что-то делать. У меня же есть внутреннее действие: героев надо соединить. Сначала я на них поглядывал, потом потихоньку сдвигал стулья, на которых они сидят далеко друг от друга. На репетиции это было медленнее раз в 10, чем теперь в спектакле, но это был путь. Все сказано до этого эпизода: я умолял, просил, убеждал и переубеждал, кричал, шептал, плакал, делал все что угодно и дошел до крайней стадии, когда слова не помогают. Подколесин мне не сдался! Уйду! Но тут же прибавляю: «Да ведь ты пропадешь без меня!» - и вспоминаю о его отце. В итоге возникает очень мощное воздействие.
- Ракитин в постановке «Все мы прекрасные люди» - персонаж далеко не положительный, но психологически очень убедительный.
- Тургенев этого героя явно с себя писал. У нас, как наверняка и у вас, возникал вопрос по его поводу: «Кто это, Господи?! Что за нюня, жующий сопли?!» И мы пошли от обратного, решив, что не такая уж он и собачонка, привязанная на поводке. В нашем спектакле Ракитин - заложник любви: он пытается вырваться, но не получается, поэтому он злится и впадает в отчаяние. А красавица Наталья Петровна мучается сама и мучает всех, отшвыривает их, творит, что хочет, - от лени, от безделья, от жары. Нечего им делать - так пусть и займутся делом!
- После ярких бутусовских постановок не скучно играть у других режиссеров?
- В этом весь кайф. У нас на курсе было четыре совершенно разных педагога. Например, Владислав Борисович Пази ставил абсолютно классические спектакли. Это разнообразие тебе дает баллы, обогащает, и ты можешь плавать не только в средиземноморской воде, но и в озере, точно так же получая удовольствие, а не ругая торфяную воду. Мне нравится после работ Бутусова сыграть такую трогательную историю, как, скажем, «Сотворившая чудо». Мы любим ее, хотя она идет 17 лет, но ее нельзя снять, потому что проданы все билеты на 3 месяца вперед. Юрий Николаевич говорит, что в этой постановке есть мощное человеческое начало, зарытое скорее автором, чем актерами. Режиссер Виолетта Баженова поспособствовала, чтобы мы его не потеряли.
- Разнообразие можно ощутить и на съемках.
- Съемки и театр надо соединять, хотя это обычная история, когда люди уходят из театра ради кино. Но на сцене играть надо: помимо того, что здесь есть некая стабильность, это еще и тренинг, позволяющий пребывать в тонусе, живая материя. Сценическое актерское существование не всегда радужно, но его разнообразие как раз и оставляет эту материю в живом состоянии, держит ее. Да, не всегда ровно и гладко, но эти треволнения и переживания ты потом вкладываешь в роль. А в кино ты транжиришь свою профессию.
- Театр - дело серьезное?
- Слово «серьезное» в данном случае очень правильное. Мое дело не менее серьезно, чем у атомных физиков, хотя со стороны выглядит легковесно. Оно, может, потяжелее, чем разгрузка вагонов: разгрузил, лег, поспал, утром встал. А у нас сыграл спектакль, и до двух часов ночи не можешь заснуть. Надо опровергнуть миф о богемной жизни актерской шатии-братии, у которой все легко. Зрителям кажется, что артисты выучили текст, вышли на сцену - и чего тут такого? Многие даже убеждены, что это хобби. В спортзале они качают мышцы целенаправленно, а здесь какая может быть цель? Так, ребята балуются. Это не правда, но бить себя в грудь, доказывая, что это не так, я не буду. Мне даже мои родители порой говорят: «Может, не надо так затрачиваться эмоционально и физически? Это что, жизненно важно?» Да, это жизненно важно. Самая главная тайна - почему? Тебе никто этого не объяснит. Но наша профессия не на недельку, не на месяцок - это длинная дистанция. Ты не можешь заниматься ей, не найдя смысла, иначе будешь безумен и несчастен. Мы все живые люди, иногда бываем не готовы к спектаклю, но мысль, что мне не хочется сегодня играть, даже не проникает в голову, не то что идет на язык. Готов, не готов, есть желание или нет - это входит в мою профессию: выйти и сыграть. Если твое дело становится проходным, одним из, возникающим как бы между прочим: «Сегодня надо купить продукты, сходить на тренировку, сыграть спектакль», - то ты можешь делать вид, что оно тебе важно, но оно таким не будет. Если оно не стало с жизнью воедино, ты не сможешь здесь быть. Меня не спрашивают, зачем я занимаюсь актерством, значит, я выбрал правильно.
- Распространено мнение, что актриса - больше, чем женщина, а вот актер - меньше, чем мужчина.
- Назовите профессию, в которой уж точно мужик на месте? Для справки скажу, что в мировой драматургии гораздо больше мужских ролей. Наше дело слишком разнообразно: есть артисты поющие, артисты мюзиклов - другая каста, нежели драматические. Видимо, оттуда и пошла история о немужской профессии. Я сам видел сентиментальные театрики, где немножечко пострадать могут не только актрисы, но и актеры. А переживать-то должен не ты, а зритель. Не надо выдавливать из себя слезы. Можно плакать от безысходности и злости, но чтобы не было розовых соплей, которые возникают на телевидении в каждом сериале.
К сожалению, есть в артистах и желание нравиться: «Ну как я сегодня сыграл?» В этом вопросе подразумевается: «Скажите, как это прекрасно». А ты можешь предположить, что это не прекрасно? Все люди любят похвалу, но надо знать меру, а артистам - втройне. Если людей впечатлил спектакль, они сами все выложат, захотят поделиться, поблагодарить. Кто-то сухонько скажет, кто-то вообще промолчит, тогда не надо из него клещами тянуть впечатления. Нет ни одного спектакля на земле, который понравился бы всем, с которого бы не уходила публика, кто бы ни играл на сцене. Не надо пытаться всех обаять, быть для всех удобным. У Юрия Николаевича любимая фраза - надо быть неудобным. Некоторые зрители с неудобством просто справляются: встали и ушли. Громко! Чтобы все понимали, что это пошло вразрез с их представлением о театре.
- Не все понимают, что вообще такое театр и зачем он нужен.
- А зачем Эрмитаж? Люди из него вышли точно такими же, какими зашли, денег там не заработали, свитер не купили. «Зачем» - это вопрос любого искусства. Не надо распаляться, глядя на массу народа, думающего, что это что-то из области развлечений. Я спокоен, когда слышу такое мнение. Не надо водителя хлебовозки призывать идти в Филармонию, если он туда не хочет, хотя, может, он и превратится в изысканного гурмана. Но не надо пытаться пробить головой стену. Иногда ничего не объяснишь.
- Театральные премии и критерии их вручения - тоже явления необъяснимые?
- К премиям надо относиться легко, с долей самоиронии. Надо настолько же радоваться, когда тебя номинировали, насколько не радоваться, когда ты не попал в номинацию. Не стоит этим упиваться. Может, человек, получив премию, подумает, что он гений, достойный лондонских подмостков, а он яйца выеденного не стоит. А ее неполучение стимулирует идти дальше. Люди тщеславны, и я в том числе, но я стараюсь не брать в голову похвалу: послушал, поблагодарил и забыл через 2 секунды. Иначе ты будешь в этом плыть, купаться, а оно ничего не дает по сути. Ты что, будешь рецензии всем показывать? Но я, эмоционально отрицая значимость премий, не могу сказать, что их не должно быть. Должно. И номинации лучше давать молодым. Им необходим мощный толчок, понимание, что они нужны, поскольку они еще не уверены в себе. Иначе они будут уходить из профессии.
Та же «Золотая Маска» выполняет благую миссию, не просто так растрачивая «культурные» деньги. Очень круто, что театр из Барнаула приедет в Москву и сыграет свой спектакль два раза: когда они еще покажутся столичной публике, посмотрят город? Я не говорю про правильность раздачи номинаций. В списках сейчас чуть не по 30 номинантов - это как? Из 3-4 артистов можно объективно выбрать лучшего, но из 30?! Что такого нужно на сцене делать? Да, надо улыбнуться, надеть пиджачок и галстук-бабочку и съездить на церемонию. И я поеду, почему бы и нет? Но мудрость, профессионализм и глубина человека - не в премии, а в послесловии: в понимании, что будет за ней.
- Сегодня из Театра им. Ленсовета вслед за Юрием Бутусовым ушло много молодых артистов. Не было мыслей последовать их примеру, может, даже уехать в Москву?
- Ушли молодые, амбициозные, горячие максималисты. Шашки наголо, и понеслась! Это логично, и это их жизнь: они хоть и молодые, но взрослые, понимают, что делают. Возможно, они пожалеют, что так резко рубят с плеча. Надо помнить, что хорошо там, где нас нет. Я не вижу смысла дергаться и ехать в Москву. Конечно, карьера в столице лучше делается, актеров больше видят кастинг-директора, их чаще зовут на съемки, все идет плотнее и живее. Но там без меня нет артистов, что ли? В нашем театре есть диалог с руководством, я не прошу ролей - мне, слава богу, дают. Сейчас я даже посвободней хочу быть. Питер прекрасен, меня здесь все устраивает, хотя у меня была возможность остаться в «Ленкоме», где я два с половиной года играл спектакль «Испанские безумства». Было и прошло: не надо думать, что где-то лучше, иллюзии поддаваться.
Ситуация с уходом Юрия Николаевича обычная, ничего из ряда вон не произошло. Случилась смена руководителя: один ушел, другой пришел - естественный процесс. Я не то чтобы спокойно принял это, но у нас длинная дистанция, может, мы еще пересечемся с Бутусовым в работе. У нас в театре все идет нормально, хотя и не по-прежнему. Я не фаталист, ждущий сложа руки, у меня есть творческие размышления и идеи. Я делаю свое дело и не поражаюсь, что все происходит не так, как я запланировал. Значит, и не надо. Должны быть разговоры с собой, иначе будешь расстраиваться по всякому поводу. Куда-то не попал? А может, это неплохо. Я возвращался из Индии со сломанной ногой, и мне сказали: «Хорошо, что только с ногой. Бог уберег от чего-то большего».
