Театр им. Ленсовета пополнил свою афишу спектаклем «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», поставленным режиссером Борисом Павловичем по мотивам одноименного парадоксального романа XVIII века, сочиненного и так и не законченного не столько писателем, сколько священником Лоренсом Стерном.
Странно, что до Бориса Павловича никто не додумался взяться в театре за роман Стерна, давно уже ставший притчей во языцех, причем в самых разных областях – от математики до философии. Многотомное сочинение некогда считалось чуть ли не авангардом литературной мысли, впрочем, и сегодня вполне оригинально. Попытка главного героя этого произведения, Тристрама, совершенно не нарочно «заработавшего» свое нелепое имя и возжелавшего поведать читателям автобиографию, оборачивалась, как часто бывает в жизни, разговорами обо всем и ни о чем – философствованиями, рассуждениями, непоследовательными пересказами других человеческих историй, растянувшимися аж на девять томов повествования. То же и в спектакле Павловича, представляющем «картинки с выставки» – два акта лаконичных, красивых и изящных мизансцен, практически не увязанных друг с другом логикой, но пронизанных типичным английским мрачноватым юмором, основанном на парадоксах.
Некоторыми героями романа постановщик жертвует, но тем четче получаются портреты остальных. Образ самого Тристрама Шенди, мягкотелого неудачника, скептика и острослова, создает органичный и многогранный Александр Новиков. Дивную чету его странных, но весьма искренних родителей играют Федор Федотов и Наталья Шамина, являющие собой отличный сценический дуэт. Восхитительная Ольга Муравицкая и человек-оркестр Роман Кочержевский представляют «сладкую парочку», состоящую из миссис Уодмен и дядюшки Тоби. Они явно возводят настигшую этих персонажей любовь в степень, превосходную над жизнью, в которой, как известно, каждому и себя-то найти нелегко, не то что «вторую половинку». Горничная Сюзанна в исполнении чудесной Анны Гольдфельд становится образчиком здравомыслия, откровенно связующим дремучий XVIII век и сей момент, в который зрительный зал наблюдает происходящее на сцене, рефлексируя на понятные шутки, гримасы и поступки героев.
Но непонятного в сценической истории куда больше. По подслушанным в антракте и после спектакля репликам театралов можно судить, что подавляющее большинство смыслы даже не пытается «ловить», а лишь наслаждается уже упомянутыми «картинками», созданными посредством направленной режиссерской мысли и отличной актерской игры. Таково уж главное свойство этого спектакля: каждый зритель тут может придумать или отследить «свое». Кому бегущие на заднике облака или отдельные части тела (уши, позвоночники, полушария мозга etc) глянутся, кому – глубокомысленные рассуждения Шенди о смерти, кому – чудесная «сказка про белого бычка» в образе белого медведя, кому – умело вплетенные в спектакль музыкальные номера (композитор – Роман Столяр). Кто-то радостно узнает вполне подходящие к прозе Стерна стихи поэта Аранзона про безликую многопустотность окружающего мира, а кто-то пытается притянуть за уши сценическую трактовку (посредством единственной подходящей для этого цитаты из романа) к событиям сегодняшнего дня…
По мне, так Павлович затевает невиданно тонкую провокацию – намеренно и жестоко путает «вчера» и «сегодня», подводя к культурной крамоле. Неспроста во втором действии на героях фижмы уживаются с кирзачами, рубашки кроя трехвековой давности с джинсами (художники Александр Мохов и Мария Лукка). Неспроста забавную, скорее кэрроловскую, чем стерновскую, почти итожащую спектакль беседу-монолог о белом медведе папаша Шенди-Федотов адресует из прошлого своему отпрыску-Новикову в текущий на сцене момент времени, где великовозрастный сынок уже раза в два старше своего отца, захлебывающегося в былом вопросами логики и целесообразности бытия. Неспроста в первом действии обед чете Шенди исправно подает умница служанка в чепце и фартуке, а во втором сама миссис Шенди-Шамина в восхитительном, стилизованном под эпоху Стерна, платье под мечтательные разговоры про окружное устройство Парижа будет уже лично производить кухонные работы по варке макарон из ближайшего супермаркета. Точнее – явного ирландского рагу, описанного двумя веками позже другим англичанином-юмористом… На сцене жеманница из прошлого, витая мыслями в названиях парижских округов, валит в одну кастрюльку с макаронными изделиями кабачковую икру, зелень, немерянное количество соли и приправ вместе с упаковкой, подает это в натуральном виде (не переставая вслух грезить Парижем) Тристраму-Новикову, которого передергивает от одного вида «блюда». Сама же «кухарка», продолжая вспоминать столицу Франции, запросто и безостановочно поедает пучок зеленого лука, от которого пламя вспыхнуло бы и в луженой глотке прапорщика всех времен и народов… И мнится в этой нарочито неудачной попытке совмещения «в одном флаконе» бытового и прекрасного смелая позиция режиссера – мол, человеку XXI столетия, более всего страдающего от падения импорта качественных сыров, а также всего прочего, касающегося бытового и телесного, а не духовно-мыслительного комфорта, все брачные договоры, страдания, говорящие взгляды, наряды и возвышенные рассуждения, составляющие роман, лежащий в основе премьеры, сегодня – ни пришей, ни пристегни. Да и все культурное наследие прошлого вместе с романом. Ну, как-то так.
Екатерина Омецинская