Top.Mail.Ru

Мертвые души: Поэма застоя

Марина Берлина.- «Петербургский авангард». 6 сентября 2019.

В апреле этого года в Театре имени Ленсовета состоялась премьера по поэме «Мертвые души» и другим текстам Николая Васильевича Гоголя. Режиссер постановки — Роман Кочержевский, уже получивший за спектакль «Золотой софит» в номинации «За лучший режиссерский дебют». Эта постановка ни на что не похожа – в прямом, изначальном смысле этих слов. Она не претендует на что-то чрезвычайное, из ряда вон, и ее выразительные средства напоминают те, что публика видит на других сценических площадках города. Но нет! отличия огромные.

Режиссер Роман Кочержевский обладает своей интонацией – вдумчивой, глубоко осознанной, и вот это, действительно, новация. В стремлении добраться до изначального гоголевского посыла он транслирует нечто важное, сущностное, говорит пусть и зашифрованным, но все же доступным языком. В спектакле есть манкость, «большой секрет для маленькой компании», которая ведет нас за собой, не отпускает до финальной точки. Печальная, немного меланхоличная, с болью и своеобразным юмором рассказанная история, с непривычной точки зрения, но правдиво и откровенно раскрывает душевный строй автора. А вот чего в спектакле действительно нет, так это ярких, сочно выписанных «образов» гоголевских персонажей, знакомых со школьной скамьи.

Кто такой Чичиков? В новой версии он – это все персонажи, живущие с ним в одном спектакле. В каждом есть частица Чичикова. Стремительно несется «тройка Русь», а по дороге… Каждому лестно использовать случай, соблазнительно «закрыть глаза» на некоторые прискорбные факты, «допустить» кое-что и для себя. Разве только я? А другие? Поэтому в спектакле много Чичиковых. На минуту, на миг, но почти каждый побывал в его шкуре. Роль основного Чичикова сыграл молодой (а не средних лет, как принято) актер Федор Пшеничный. Как очередной инкогнито мечется он по России, но душа его еще не омертвела, дружеское приветствие для него желательно, если не необходимо. Чичиков не стремится выйти на первый план, но прекрасно «вписывается» в обстановку. Будто сон или мираж, он нигде не обосновывается надолго, существуя по принципу «скрывайся и таи…».

Вслед за произведением Гоголя, спектакль достоин быть названным поэмой. В нашем случае, в значительной степени поэмой романтической. Музыка выразительно аранжирует и организует действие (особенно одна звенящая нота, настойчиво цепляющая душу… опять душа!), есть «живые» и «мертвые», несостоявшаяся любовь и даже герой-одиночка и толпа. В заставках к первому и второму действиям все персонажи располагаются в ряд на стульях спиной к зрителям. Устные предуведомления «от автора» они произносят как бы уже «оттуда», перейдя черту. Возможно, прозревая итог, они готовы вместе с Чичиковым отправиться в дорогу. И эта «обратная перспектива» предполагает истинные ориентиры. Авторский текст, собранный из разных произведений классика, присваивается всеми персонажами, произносится от первого лица, но без аффектации и нажима, с тайной грустью и недоумением, относящимся к человеческой природе.

Возникает общая «тонкая настройка», перекрывающая эксцентричность сюжета. А говорится в прологах о мире наличном и потустороннем, о неприглядной реальности и невозможной мечте, о заблуждениях и ошибках, поджидающих путников, о снисхождении, участии и о живой душе, которую хотел бы встретить любой путешественник. Если адресоваться напрямую к Гоголю, то мы узнаем, что «теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные». И что «справедливее всего назвать его (героя поэмы): хозяин, приобретатель. Приобретение – вина всего…». Далее по тексту.

Режиссер и он же художник спектакля Роман Кочержевский выделил персонажам для проживания довольно-таки узкие и продолговатые места обитания. Но не пугайтесь, это всего лишь квартиры в новостройках, обставленные стандартной мебелью на высоких ножках. Вариации минимальны, но все же существуют. В жилых пространствах то и дело меняется подсветка, но в целом все спокойненько. Вот он, расцвет застоя, 1970–1980-е годы прошлого века. Стол, стулья, гладильная доска – гордость продвинутой хозяйки, аквариум для приобщения к природе и телевизор на почетном месте. Все достойно, как у всех, и все слегка инфернально.

К тому же народонаселение со странностями! Если перед нами серия почти одинаковых квартир, то обитают в них разнообразные диковатые парочки. Сахарные Маниловы (Наталья Шамина и Александр Новиков) то и дело прилипают друг к другу. Их тянет на ласки без отрыва от формальной процедуры приема гостя. Даже в присутствии Чичикова сила притяжения такова, что вода в аквариуме не выдерживает, сама собой достигает точки кипения, а рыбкам ничего не остается, как свариться и всплыть. Чертовщина какая-то! Не зря сладостное воркование Маниловых то и дело превращается в потусторонний клекот, пугающий чревовещательный смех. При этом никаких внешних потрясений. Все происходит в чуть замедленном темпе, спокойно, даже немного сонно. Перед нами добропорядочные обыватели – он в обычном, мутно-зеленого цвета костюме, она в нарядном платье, надетом ради любимого супруга, но немного и для гостя. Пульс действия бьется исправно, но слегка тревожит. Речь здесь вовсе не о «застое», вернее, не только о нем. Застой, как фигура речи, дает толчок повествованию, а дальше поэма развивается по своим законам. Нас будто приглашают принять участие в разгадывании загадки, у которой нет однозначного ответа.

Еще одна странная парочка – Собакевичи, Феодулия и Михаил (Лаура Пицхелаури и Виталий Куликов). Она изящная и стройная, он – в среднестатистическом строгом костюме, но сразу видно – деспот и грубиян. Сцена за столом, где они только вдвоем, грозит превратиться в громкий скандал. После затянувшейся паузы она протягивает руку, чтобы включить допотопный приемник, он подходит и раздраженно его выключает. И так не единожды. Что это было? Какие чувства их посетили? Ее – порыв к свободе, его домостроевщина? Или привлекли зазывные песни, пойманные на определенной волне? Потому что в какой-то момент картинка становится другой. И вот уже они вдвоем обсуждают детали путешествия. Ба! Да не в Чичикова ли превратилась хозяйка? Как какая-нибудь сирена, не поменяла ли она (он) с помощью мелодий из приемника направление мыслей Михаила Собакевича? И теперь они оба мечтают о путешествии в сердце Европы — Париж, туда, где наряду с Римом, писались «Мертвые души». Но внешне ничего не меняется. Те же люди, тот же тоскливый антураж. Приоткрылось в них что-то, может быть, чувство собственного достоинства, да тут же и захлопнулось.

А вот и она, Коробочка (Анна Ковальчук), суетливая и бестолковая, да, скорее всего, уродливая, шамкающая, замотанная в какие-то тряпки. Уж больно решительный и настойчивый попался ей Чичиков (Сергей Перегудов), тормошит старушку. А из кучи тряпья, как из кокона, выпрастывается блистательная красавица, да еще с сигаретой в руке. По-киношному эффектно, что-то напоминает! Ах да – знаменитый диалог двух гоголевских дам, то место, где они судачат о Коробочке! Конечно, это и пародия на детектив, озвучка которого доносилась из телевизора в начале сцены. Видимо, в этом запредельном мире возможно все.

За уродливым стертым ликом открывается истинное лицо – молодое, привлекательное, с правильными чертами. Мертвые меняются местами с живыми, а действие колеблется у этой роковой черты. В конце концов, в спектакле не только много Чичиковых, тут каждый играет многих. Возможен и другой поворот темы. Основной Чичиков – молодой, статный и приметный, отправляясь за «мертвыми душами», подобно хитроумному Одиссею проходит многотрудный путь испытаний и приключений. А где древнейшая Греция, там и метаморфозы. Одна из ленсоветовских красавиц, играющая Коробочку, вполне могла обратиться в Цирцею, неприветливо встретившую Одиссея-Чичикова на своем острове.По дороге бричка Чичикова ненароком могла спуститься в ад к Харону. Кто из персонажей уже переступил черту, кто еще нет – бог знает! Во всяком случае, Ноздрев – Сергей Перегудов точно живой, потому что буян и безобразник, а вместо «мертвых душ» у него плюшевые звери в большом мешке. Он их вываливает на землю, и особенно небрежно обращается с большим бурым медведем. Демонстрирует силу. Он – охотник, они – добыча. Но здесь сиротливо пустой его дом подает сигнал бедствия. Проигравшийся в пух Ноздрев винит не себя, а «судьбу-индейку». Актер виртуозно меняет настроение, по-детски жалобно заклиная: «Господа, заплатите за меня: все спустил, ни часов, ни цепочки».

Последняя остановка – у Степана Плюшкина (Сергей Мигицко), к которому Основной Чичиков собственной персоной завернул наудачу. Этот Плюшкин, как пузырь земли, пробуждаясь, немедленно взрывается энергией скопидомства. В отличие от партнеров, Мигицко играет своего героя в заостренной бытовой манере. По виду – пенсионер в трениках, возможно, отставник: уж больно зло и четко отдает он приказания невидимой прислуге. Они уже покинули этот мир, а он буйствует «здесь», вдогонку их проклиная? Избавившись от посетителя, Плюшкин вновь усаживается в кресле и с головой закрывается пледом – сливается с ландшафтом. Он – обман чувств, химера, его нет. Сергей Мигицко предстал в еще одной роли – нарисовал мгновенный портрет Губернатора, созданный в реальном плане, но в стилистике теневого театра. Легко узнаваемый абрис – солидная фигура в длиннополом пальто с каракулевым воротником и такого же меха папахе. Характерный взмах портфелем, и мы понимаем: губернаторская дочка (Римма Саркисян) за любовь будет наказана, а ее «предмет» постигнет суровая кара.

А где же знаменитый гоголевский «смех сквозь слезы»? Он давал повод о себе вспомнить и раньше, но ярче всего проявился в финале, в сцене «черного» бала, в известной сплоченной позиции буллинга: «все против одного». Почему бал «черный», а не, предположим, «сатанинский»? Очень просто: у Гоголя выскакивает танцор весь в черном, «общипанный, обтянутый, как чертик, и давай месить ногами».В спектакле персонажи переоделись в траурное черное, и каждый в своем кресле выехал на сцену. Тут помещики, скорее, напоминают чиновников, их сдавленный, злорадный смешок только подкрепляет впечатление. К этому моменту оказалось, что побывавший у всех своих клиентов Чичиков, способен к рефлексии: «В какую гадость я превратился!». И правда, как какая-нибудь канцелярская крыса напившись чернил, тут же зависших у него на губах, он делается рептилией. Двойная природа Чичикова проступает зримо. Он может предстать юркой ящерицей, а может согнуться в три погибели под столом в поисках надежного убежища. Этот же герой безбожно игнорирует любовный призыв молоденькой губернаторской дочки и, копошась в бумагах, подбадривает себя актуальным с гоголевских времен призывом: «Дело надо делать!». Перерождающийся на наших глазах, готовый смиренно слиться с рядами «служивых» помещиков Чичиков, неожиданно становится ритуальной жертвой.

Ноздрев, выступая от имени Прокурора, – в этой роли вновь Сергей Перегудов, треплет его как зайца, пойманного на охоте. Павел Иванович упорно цепляется за скомканные бумажки, брошенные на пол. Наверное, это с таким трудом добытые купчие крепости. Но ничего не помогает. С Чичикова, как с мертвого, снимают обувь, приматывают руки к вожжам, и отправляют вновь катиться по Руси. Пассажир он или «немножко лошадь»? Скорее, кентавр. На коде спектакля этот человек-фантом невозможно долго отрицательно машет головой. Его движение перекидывается к другим персонажам. Что означает этот всеохватный жест, а еще портретные рамки без лиц, в финальной сцене развешанные на декорациях?Все ответы есть у Гоголя, стоит только обратиться к первоисточнику. Перед тем, как воспеть «птицу тройку», автор написал много заветного о человеке, о его приметных свойствах. Например, вот это: «А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!». А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так! …но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди – это не безделица» (из заключительной главы первого тома «Мертвых душ»).

Марина Берлина.