На малой сцене Театра имени Ленсовета появилась необычная версия «Разбойников»: спектакль «LIEBE. Schiller» обозначен режиссером-постановщиком Юрием Бутусовым как «сочинение по пьесе Фридриха Шиллера». В основе экзальтированного действа — этюды выпускниц мастерской Сергея Женовача (РАТИ-ГИТИС). Таким образом, все персонажи сыграны актрисами-женщинами, каждая из которых, сбросив «одежды» собственной роли, хотя бы на несколько мгновений предстает и в образе прекрасной Амалии фон Эдельрейх.
При кажущейся непохожести эти Амалии — плоть от плоти от одной женщины и не столько в различных ракурсах, сколько в разных ипостасях чувствования. Как и сам спектакль — не череда событий, а некая причинно-следственная связь между поступками и вызванной ими реакцией. Актрисы не рядятся в мужчин, намеренно не позиционируют мужское и женское начала, половые признаки не то чтобы минимизированы — не существенны.
Актриса «Современника» Наталья Ушакова представляет омерзительного в своей подлости Франца, владетельный граф фон Моор — Вера Панфилова из Театра имени Маяковского, Карл и Шпигельберг — Евгения Громова и Полина Пушкарук из «Студии драматического искусства». Обольстительная жрица любви (она же Смерть) — единственный персонаж, которому позволена агрессивная сексуальность — Юлия Соломатина (Театр имени Маяковского).
Красота мизансцены, тщательность и «выпуклость» внешнего «антуража» — старик Моор почти карикатурно взлохмачен и с черными, как в немом кино, тенями под глазами, Смерть мертвенно бела и сладко улыбчива — не «занавешивают» глубинных смыслов. Сквозь экзальтацию и грим явственно проступают понятия не материальные — предательство и коварство, соперничество и обида, любовь и страсть. Но намеренно «смазанная» женственность и напрочь отсутствующая мужественность позволяют постигать движения страстей совсем бесстрастно. Издали, словно сквозь толщу стекла. Этот потрясающий эффект переводит повествование в аспект чистой философии, чему немало способствуют и возникающие в спектакле фрагменты из произведений Фридриха Ницше.
Практически пустая, темно-мрачная сценическая площадка добавляет фигурам рельефа. Где-то в глубине — странное, напоминающее небрежно сложенную мозаику зеркало. Тусклое и практически в действии не участвующее, оно несет в себе символические смыслы, оттеняя раздвоенные сущности шиллеровских персонажей в «сочинении по Шиллеру». «Хотеть любви — это значит хотеть также смерти», — вслед за Ницше декларируют режиссер и каждая из пяти актрис. И смерть в зримом ли, незримом образе не покидает спектакль, эрос «микшируется» танатосом, живое обретает черты неживого. А когда квинтэссенция смерти и жизни, борьбы и страстей зашкаливает, условность рассыпается в прах, мир обретает изначальную целостность, а драма Шиллера — присущий ей романтизм. Просто не верится, что в XXI столетии Шиллер может быть одновременно столь аутентичным и столь современным.
