Актёр Александр Новиков – о том, почему он недолюбливает традиционные постановки и кто такой – «талантливый зритель»
То, что главный режиссёр Театра имени Ленсовета Юрий Бутусов, берясь за хрестоматийную пьесу Гоголя «Женитьба», прочтёт её по-своему, сомневаться не приходилось. В конце концов, он и чеховских трёх сестёр заставил взять в руки оружие. О том, как заезженная история сватовства целого хоровода женихов к купеческой дочке Агафье Тихоновне Купердягиной превратилась в пронзительную историю одиночества в Петербурге, рассказал Александр НОВИКОВ, который играет одного из женихов, отставного моряка, «раненного далёкой прекрасной Сицилией». Ничего морского в этом Жевакине нет…
– Не обидно, Александр, что вас лишили возможности покрасоваться в морской форме?
– Что вы, я так счастлив, что в помине нет никаких атрибутов этой самой формы! И вообще, много чего нет из того, к чему все привыкли.
Этой великой пьесе Гоголя грех жаловаться на невнимание режиссёров, она имеет невероятно счастливую сценическую историю. Но эта любовь обернулась против неё – слишком много стереотипов сложилось в её восприятии. Все почему-то свято уверены, что Гоголь написал комедию. Но на самом деле жанр пьесы сам автор определил так: «Совершенно невероятное событие в двух действиях». И мы пытались, не разрушая пьесу, потому что она совершенна и текст её прекрасен, сломать все навязшие в зубах представления о ней.
– И с первой же минуты спектакля мы видим непривычных женихов – не потешных лубочных персонажей, а страдающих от одиночества не первой молодости обитателей Петербурга…
– Да, буквально с рождения мы откуда-то знаем, что есть толстый румяный Подколесин, валяющийся на кровати, есть вертлявый плутоватый Кочкарев, который вьётся вокруг Подколесина, есть ещё трое женихов – невероятных размеров Яичница, прихрамывающий на свою петушью ногу Жевакин и какой-то балетно-утончённый Анучкин.
– Но более всего, конечно, неожиданна в вашем спектакле Агафья Тихоновна.
– Конечно, все привыкли видеть её дебелой купеческой дочерью, в кринолине на всю сцену, а тут выходит Аня Ковальчук. Но под стать ей и Подколесин. Назначение на эту роль Олега Фёдорова определяет весь спектакль. Потому что Олег актёр чрезвычайно тонкий, рефлексирующий, глубокий, умный, спокойный.
– Не так давно у вас в театре был спектакль «Чеховъ. Водевиль» по чеховским миниатюрам «Предложение», «Юбилей» и «О вреде табака», в котором ваш герой, Иван Васильевич Ломов, бежит в брак от одиночества. В бутусовской «Женитьбе» тоже звучит тема одиночества, от которой все хотят скрыться в браке.
– Думаю, что это сходство кажущееся. В центре того спектакля была весьма земная, вполне ощутимая на ощупь женщина, и стало быть, брак Ломова был возможен. Женихи из нашей «Женитьбы» вступить в брак не могут, ибо... уже женаты на собственном одиночестве, да и невеста столь же призрачна, как и главный герой нашего спектакля – город. А если говорить ещё честнее, то Агафья Тихоновна – это и есть их одиночество...
– Юрий Бутусов не случайно, конечно, назвал свой спектакль «Город. Женитьба. Гоголь», сделав Петербург полноправным его участником. В итоге получилась щемящая история об одиночестве в пустынном и холодном Петербурге. Вы тоже так ощущаете наш город?
– Я думаю, что он, как никакой другой, является сгустком одиночества. Так он устроен, так в нём дышится. Такое в нём небо, так оно висит. Город-призрак, который растворяет любую сильную страсть: она вспыхивает и тут же исчезает в болоте, на котором стоит этот город. Переменчивый, изменчивый, ускользающий. В этой зыбкости и есть Петербург.
– И когда же в этой зыбкости вы задумались о своём возможном театральном будущем?
– О, далеко не в детстве. Всё случилось, когда в седьмом классе я оказался на спектакле Театра имени Комиссаржевской «Забыть Герострата». Вот это был удар! Я шёл в театр просто потому, что были взяты билеты. Ничего «этакого» я не ожидал. И вдруг меня так шибануло, что из театра я вышел совсем другим человеком. Поверьте, это не красивая выдумка, так всё и было! Не уверен, что тогда я понял всё, о чём написал Григорий Горин в своей пьесе и так замечательно сыграл Станислав Николаевич Ландграф. Мне кажется, на меня просто подействовала какая-то театральная магия.
...И кстати, в связи с этим у меня есть убеждённость, что маленьким детям нечего делать в театре…
– И это говорите вы, сыгравший множество детских спектаклей?
– Да, на правах артиста, сыгравшего Кота Леопольда 400 раз. С одной стороны, я прекрасно понимаю мам и пап, которые спешат отвести своё чадо в театр, едва оно оказывается способно ходить. Конечно, незамысловатый сюжет детского спектакля пятилетний ребёнок поймёт, но он не почувствует по-настоящему театральную магию. Первая встреча с театром должна быть ошеломляющей. Поэтому, на мой взгляд, лучше вести ребёнка попозже.
– Однако вернёмся к «Женитьбе». Идя на любой спектакль Бутусова, можно быть уверенным, что первоисточник будет прочтён по-своему, обработан и дополнен. В данном случае в текст Гоголя замешан и Достоевский, и Пушкин, и даже Цветаева. Вы «за» режиссёрское своеволие?
– Да, я люблю, когда в процессе репетиции режиссёр сражается с пьесой. Это ужасно, что есть театральные люди (причём, как правило, в своих убеждениях очень агрессивные, неспособные их менять), которые всерьёз уверены, что постановка спектакля – это есть пересказ истории, написанной драматургом или писателем, «обслуживание» сюжета. На самом деле сочинение спектакля – это совсем иной процесс. Это столкновение, наслоение, пересечение сюжетов. Сюжет разрушают не для того, чтобы его разрушить, а для того, чтобы на его руинах возник другой. У нас в театре не так давно был неудачный опыт – «Лес» Островского. Не могу сказать, что репетиционный процесс был неинтересный, напротив, и более того: многое в этой пьесе удалось раздраконить. Но не произошло главного – на этих руинах не возникло чего-то нового. И всё равно для меня та неудача в каком-то смысле ценнее, чем множество спектаклей по классике, где просто вплоть до запятой идёт пересказ пьесы. Это такой театр для людей, не читавших пьесу.
– Извините, Александр, но зритель и в самом деле не обязан знать драматургию.
– Не обязан. С одной стороны. А с другой… Давайте сузим эту тему до пьес первого эшелона. Понятно, что никто из зрителей спектакля Night and day не должен знать пьесу «Саранча» Биляны Срблянович, но совсем другое дело, когда речь идёт, допустим, о «Грозе» Островского.
– Да, «Гроза» входит в школьную программу. А его же «Доходное место» нет, так почему же люди должны читать эту пьесу, если она написана Островским не для чтения, а для театра?
– Я понимаю вашу позицию. Но, думаю, нет ничего дурного в том, что человек, идя в театр, накануне потратит полтора часа и пробежит глазами пьесу. Ну а уж если не хочет читать – ради бога. Но тогда пусть он будет в театре открытым тому, что ему показывают. А не сравнивает спектакль со своим представлением о нём. И в самом деле ведь странно, что люди приходят в театр на классическую пьесу и счастливы, когда открывается занавес, на сцену выходят актёры в исторических костюмах, которые они видели до этого в тридцати спектаклях, и играют так, как уже играли тысячу раз эту пьесу.
– Люди хотят чего-то незыблемого, традиционного.
– Да, но только в этот момент они убивают в себе талантливого зрителя, ведь восприятие театра не связано для них ни с каким преодолением.
А потом, если говорить об Островском, я думаю, что настоящее его открытие ещё только предстоит. И откроет его тот режиссёр, который увидит в Островском, может быть, даже предвестника театра абсурда, возникшего в ХХ веке, а не тот, который в очередной раз запихнёт его в кринолины. Не могу не сказать, что не толпа случайных людей, купивших билет на спектакль, о существовании которого они узнали в момент покупки билета, а люди, под умным и тёплым взглядом которых только и может ежевечерне возникать Театр.
// Беседовала Елена Боброва.
