Лаура Пицхелаури – ведущая актриса Театра имени Ленсовета, звезда таких спектаклей Юрия Бутусова, как «Макбет. Кино.», «Три сестры» и «Сон об осени». Ее яркие и сильные сценические образы каждый раз поражают неожиданностью и энергией. Мы поговорили с Лаурой о театре и ролях в кино, о Петербурге и зачем на ее гримерном столике всегда стоит портрет бабушки и дедушки.
– После спектаклей с вашим участием мне, как, наверное, и многим зрителям, не дает покоя вопрос, где вы черпаете энергию, чтобы несколько часов держать зал в таком напряжении?
– Ладно энергия, надо же еще и душу вложить (смеется). Порыдать, прожить роль. Чтобы зритель проникся. Но, честно, не знаю. Ответа нет на этот вопрос.
– Хорошо, давайте я задам его иначе. Вы чувствуете себя опустошенной после спектакля?
– Опустошение бывает, если ты не справился с ролью, если что-то не получилось. А после «Макбета» такое ощущение, что с войны пришел. Это опустошение? Нет, наверное. Мы после «Макбета» обнимаемся еще больше, чем перед началом. Но, вообще, если ты прошел своий путь в спектакле и нигде не оступился (ну или почти нигде), – ты счастлив. Вот прямо так: счастье. Хочется лететь. Но очень важны и те, кто по ту сторону сцены. Они могут давать, а могут и забирать. Хорошо молчать или плохо. Притом что все бутусовские спектакли требуют от зрителя почти такой же работы, как и от артиста. Зритель на его спектаклях не может оставаться посторонним.
– Я видел, как в некоторых эпизодах Бутусов сам выскакивает на сцену, чтобы стать участником танцевального номера, например. Скажите, кто он для вас – гуру, напарник, проводник?
– Мы познакомились, когда я поступала в театральную академию, он был в приемной комиссии. То есть мы знаем друг друга много лет... Он для меня человек, которого я очень слушаю. Его мнение очень важно. Его взгляд может просто убить меня, а может поднять в небо. Огромная гамма чувств. Он не просто режиссер или учитель. В нем есть то разнообразное количество мужских образов, о которых, может быть, думает женщина. Бутусов все-таки поразительный человек. Он заключает в себе невероятный драматизм и такое же невероятное чувство юмора. Может быть, Бутусов самый смешной из всех людей, которых я знаю.
– Я с удовольствием посмотрел сериал «Бедные люди», где вы сыграли одну из главных ролей. Но мне все время казалось, что вам не дают играть в полную силу. Что это вообще не ваша история, массовое кино.
– Театр – это территория свободы и неограниченных возможностей, ты можешь делать там все, что хочешь. А те роли в кино, которые мне предлагают, построены на шаблонах. Я даже перестала отвечать на предложения. Когда я согласилась на «Бедных людей», роль специально дописали, в итоге в кино появилась история любви, без которой образ писателя был неполным. Но сам образ мне пришлось продумывать практически самой: такая черная женщина с красными губами. В театре у Бутусова нет рамок. Если в тебе есть сила и фантазия – воплощай. А в кино, с которым я сталкивалась, – наоборот. И это производит во мне некий внутренний диссонанс. Хотя большого кинополотна в моей биографии еще не было, разве что работа с Лопушанским в «Гадких лебедях». Но в любом случае должна быть глубина. А когда сценарий пишется по ходу съемок, а костюмы достают из больших клетчатых сумок... Ну вот сейчас выйдет сериал «Личность не установлена», посмотрим, что получилось. Нет, в кино я еще не встретила своего режиссера.
– Расскажите о своих любимых местах в Петербурге.
– Я люблю чувство, что ты одна, но не одинока. Могу прийти в «Дом книги» и сесть с книгой в кафе «Зингер», например, и просидеть несколько часов. Люблю гулять вдоль Фонтанки от Невского вглубь. Когда дождь и серятина – это мое любимое. Когда мокро и ветер в лицо – это меня вдохновляет. Вчера вот мы закончили «Трех сестер», и я шла домой, и все это хлестало по лицу, и я была счастлива. Солнце и лужайки не моя история (смеется).
– Ну а если говорить о конкретных местах? Парки, дворцы?
– Если парк, то, конечно, Михайловский. И был Летний, но после того, что сделали с ним, я туда не хожу. Я выросла в Михайловском, мама гуляла там со мной, потом физкультура в школе тоже там, теперь со своими детьми...
– Вы из известной театральной семьи. Знаменитый танцевальный дуэт 50-х «Алла Ким и Лаури» – это же твои бабушка и дедушка Алла Ивановна Ким и Шалва Георгиевич Лаури. Почему тебя назвали Лаура, например?
– Изначально я должна была стать Кето – это по-грузински Катя. Так дедушка хотел. Но я стала Лаурой, и не из-за Пушкина, как многие думают, а из-за Теннесси Уильямса. Моя мама, когда была беременна мной, посмотрела «Стеклянный зверинец», там есть такая Лора. А дедушке сказали, что это в честь его сценического имени. Этот псевдоним придумал Аркадий Райкин, кстати. Они тогда выступали в Театре Эстрады, их номер шел в первом отделении, а потом Райкин. Я несколько первых лет тоже жила под этим псевдонимом, но он как-то не прижился, и я стала тем, кто я есть: Пицхелаури.
– Сохранились ли видеозаписи выступлений бабушки и дедушки или только фотографии?
– Фотографии и афиши. Письма. Ноты с пометками Арама Хачатуряна – он писал для них музыку. А костюмы делал Симон Вирсаладзе, главный художник Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова.
– А у петербуржцев, вообще, хорошая память?
– В какой-то момент я поразилась, насколько теперь это моя и больше ничья история. И это при том, что дедушка был не просто знаменитый танцовщик, но и руководитель Ленконцерта. Алла Осипенко была его ученицей. Хотя... Вот я выложила на 9 Мая фото, где бабушка с Шульженко – они много выступали на фронте, на танках буквально – и тут же меня стали спрашивать: «Так это ваша бабушка выступала в том знаменитом джазовом коллективе?». То есть люди что-то помнили. Но, по большому счету, никому сегодня ничего не интересно. Теперь это просто моя память, которая прежде всего мне дает силы. Их фотографии висят у меня дома. Огромная фотография всегда на гримерном столике. Я даже беру ее на гастроли. Дедушка для меня остается эталоном: сила, благородство, красота. Бабушка – это гордость. Врожденная, где-то в пятках. Они – это моя энергия, если вернуться к вашему первому вопросу. Я помню, как дедушка водил меня по городу в морозы, и я проклинала Петра, что он столько понастроил. Дачу в Сиверской и соевый соус, которым бабушка заправляла рис. А какая собака у нас была! Я даже спала в будке с этой собакой.
– Вы готовы увидеть своих детей артистами?
– Я не понимаю этого лицемерия: «Ой, только не артист!». Почему нет? У Софико безумный полет фантазии, она переодевается по сто раз в день. Она уже артистка – и как можно давить такой потенциал? Она очень похожа на меня маленькую, все время что-то придумывает. А я, когда смотрю на нее, вспоминаю бабушку и дедушку. Они никогда не ругали меня, они «строжили» тем, какими были сами. Это и есть воспитание, наверное. Я бы хотела, чтобы Софико чувствовала то же самое. А Яша у нас философ. Философ! Очень несправедливый иногда, правда. Любит побездельничать, поваляться, понаблюдать. А потом возьмет и выдаст что-нибудь эдакое, что ты и не понимаешь: как жила до этого?
– В вас смешались три крови: корейская, грузинская, русская. Как вы их чувствуете?
– Если коротко, то грузинская кровь – это пляска души, корейская – это тайна, а русская – бесконечное самокопание, то есть экзорцизм. «Что делать и где мои очки?», – как говорит Бутусов (смеется).
Беседовал Дмитрий Щеголев