Недавно актриса Театра им. Ленсовета Лаура Пицхелаури получила Премию им. Станиславского в номинации «Мастерство актрисы», а год назад, напомним, «Гамлет» Юрия Бутусова с Лаурой в заглавной роли, по итогам многотысячного зрительского голосования, стал лауреатом премии «Звезда Театрала». Сегодня Лаура ПИЦХЕЛАУРИ – одна из самых заметных молодых актрис петербургской сцены. Впрочем, знают её и в Москве: начиная с прошлого сезона, актриса задействована в МХТ им. Чехова – в спектакле «Человек из рыбы».
– Лаура, вы одна из немногих актрис, чей талант прочно связан с творчеством Юрия Бутусова. Таким количеством масштабных ролей, сыгранных в его спектаклях, может похвастаться далеко не каждый из ваших коллег. Но сейчас вы, безусловно, на пороге новой жизни, поскольку ваш режиссер и мастер больше не работает в Театре им. Ленсовета. Насколько это для вас ощутимо?
– Когда разрушается что-то прекрасное, это всегда болезненно. Но иногда, как показывает жизнь, надо, чтобы оно разрушилось… А вообще, большое видится на расстоянии и, конечно, чем дальше то время, тем трепетнее оно отзывается в груди.
Болезненно ли я восприняла уход из театра Юрия Николаевича? Разумеется. Мы в любом случае крепко связаны. Он главный элемент, он дал нам восемь лет творческого счастья. Он в большинстве из нас открыл колоссальный потенциал, который, возможно, никогда в жизни и не открылся бы.
Когда мы делали спектакль «Макбет. Кино», далеко не все артисты понимали, что происходит и как его способ репетиции перерастёт в постановку. Но за эти восемь лет получилось, что не 2-3 человека влились в его режиссерский мир, а сформировалась многогранная, абсолютно четко оформившаяся команда. По сути, артисты, принадлежащие совершенно разным школам и поколениям, другому театру, как принято сейчас говорить, «классическому, психологическому, подробному». И вдруг Бутусов помогает им открыть новые формы, погрузиться в непривычные для себя способы существования, и за основу берёт их же самих, используя их сильнейшие стороны. Если артист с бесстрашием отдается на репетициях Юрия Николаевича и позволяет полностью себя растворить в процессе, то на выходе получается настоящий актерский катарсис.
И главное роли, созданные в спектакле Бутусова, не имеют каких-либо преград, год за годом роли растут вместе с жизнью актера – создателя.
– Кстати, а как получилось, что в вашем творчестве одна роль интереснее другой? Вам часто приходилось отказываться от «второсортных» работ?
– Роли, пьесы, темы – всё это приходит вовремя, когда понимаешь, что организм нуждается в некоем откровении, высказывании и возможно именно в этом заключается близость и единодушие команды. Некий Вавилон – только наоборот, когда из множества языков рождается один и одна общая мысль и сверхзадача.
Если говорить конкретно о моих мечтах, то удивительно, как после принца Гамлета мне поступило предложение попробовать себя в роли Салмановой, героини современной пьесы Аси Волошиной, поставленной Юрием Бутусовым на сцене МХТ им. Чехова. А ведь и правда, мне очень хотелось примерить на себя женщину, и женщину современную, с созвучными времени переживаниями. Эта пьеса без стен, наполненная любовью, тревогой, воспоминаниями, несбыточностью, буквально кричит о том, что происходит вокруг нас, да и в нас самих.
– Причем местами не стесняясь в выражениях: современный тренд, реалистично, провокационно… Хотелось бы узнать, насколько вы готовы экспериментировать? Ведь эксперимент не только расширяет рамки – он создает для вас риск быть непонятой.
– Хотите спросить: провокация ли это? Для меня нет, потому что в нашем спектакле это психологически оправдано. Лично для меня – провокация другое. А риск быть не понятой существует всегда.
Я никогда не соглашусь на то, что мне будет казаться пошлым. Никогда. Конечно, зрительское восприятие сугубо субъективно. Я не исключаю, что и мои роли могут показаться кому-то неприемлемыми. Но здесь уже вопрос «вкусовщины». Я уверена, что если меня пригласит человек, пусть и глубоко мной уважаемый, и вдруг предложит идти в разрез с моими представлениями эстетики и морали, – я откажусь.
В «Человеке из рыбы» я танцую, казалось бы, в достаточно откровенном костюме, но это не танец ради танца. Это монолог тела обо всём том ужасе, который переполняет мою героиню. Когда текст роли перерастает в отчаянное кружение, в надежде выскользнуть из самой себя.
– А как бы вы объяснили, почему все же эта «откровенность» не является пошлой?
– Потому что здесь всё подчинено особой природе – какому-то глубинному, почти животному инстинкту, едва уловимым, но таким точным ассоциациям, аллюзиям. Его невозможно просчитать «математически», структурно расписать нюансы. Здесь всё необычно и… очень живо.
На его репетициях никогда не знаешь, куда поведет тебя организм. И потом вдруг поражаешься, сколько в тебе потенциала.
То есть главное развивать и сохранять себя, выходить за рамки, в которых ты существуешь внутри спектакля, внутри данной картины, чтобы не останавливаться на одних и тех же интонациях.
Одно дело «Гамлет» на выпуске и совершенно другое – «Гамлет» сейчас. Всё-таки необходимо присвоиться и, в конце концов, понять, что ты можешь себе позволить, а что нет. Вот даже на последнем спектакле «Человек из рыбы» я говорила финальный монолог и вдруг замолчала в какой-то момент, но не потому, что забыла текст, а просто почувствовала, что зациклена на какой-то заученной ноте. И эта пауза, может быть, секундная, показалось мне вечностью. Но, выдохнув три раза и подняв глаза, я почувствовала, что сломала нечто привычное – сцена обрела иное звучание.
В спектаклях Бутусова невозможно просто «произносить текст»…
– Вы говорите, что сцена обрела иное звучание. Но так ощущаете только вы или чувствуете, что зритель тоже удивляется вашим открытиям?
– Понимаете, люди же такие разные. И, соответственно, разные их вкусы, желания, стремления, и в театр все за разным приходят. Здесь нет задачи удивить, скорее – найти единомышленников, подключить к своей системе координат, вдохновить и побудить задуматься.
Понятно, что театральный язык имеет широкую палитру. На мой взгляд, в этом и заключается основная прелесть театра. Соответственно и способ воздействия на зрителя не может быть определенным – ключа единого нет!
Лично я ужасно переживаю перед каждым спектаклем: у меня сводит ноги, отнимаются руки, кажется, что подозрительно першит в горле и как-то особенно отсутствует чувствительность, я даю себе клятву, что ухожу из театра и всё это – в последний раз.
И хотя в театр мы приходим сильно заранее: репетируем, настраиваемся, я всегда до последнего оттягиваю момент окончательной подготовки. Знаете, у меня есть «катастрофический» список действий, которые нужно проделать перед спектаклем и, поверьте, если хоть чем-то пренебречь, значит что-то пойдёт не так, по крайней мере, моя мнительность в этом убеждена.
Я люблю, когда Юрий Николаевич репетирует до победного и хоть все вздыхают и жалуются, я уверена, что на самом деле многие это любят. В этом и есть он, его удивительное умение всех держать и заряжать. Я уверена, что в покое, конечно, можно что-то делать, но недолго. Театр – это энергия и расслабленное состояние навряд ли сможет её производить.
Я обожаю, когда заканчивается спектакль, и мы, счастливые, обнимаемся, словно сыграли премьеру. И лица у всех такие светящиеся и глаза будто умытые. Вообще, это ни с чем несравнимое состояние! Пусть это пафосно звучит, но, действительно, спектакль – это жизнь, где каждая минута оборачивается годом, и ты идёшь, не имея возможности остановиться.
Ну и, конечно, если вернуться к началу моего ответа и вспомнить о взаимодействии и единомышленниках, я не могу не сказать о наших зрителях. Когда стало известно, что Юрий Бутусов покидает Театр Ленсовета
и мы сами ещё толком не понимали, что произошло, - они по окончании спектакля «Макбет. Кино» на балконах вывесили плакаты: «Мы все дети Бутусова», «Кипи котёл, кипи!», «ЮБ не дурак!» Я помню, как пораженная побежала в гримуборную за телефоном, чтобы это сфотографировать, чтобы память осталась и для нас, и для них. Это же космос! Вы когда-нибудь видели, чтобы зрители настолько болели за любимый театр?
Капельдинеры «испугались»: «Там зрители развернули плакаты!» А у нас замечательный главный администратор Ирина Васильевна, она ответила: «Что вы хотите, это театр, дайте людям выразить свои чувства».
Театр это территория свободы (как для артиста, так и для зрителя), правда, не надо путать свободу с хамством и распущенностью. Потому что на самом деле, когда выключается свет и ты остаешься один-на-один с публикой и между вами возникает некий сговор – это и есть счастье и абсолютная свобода, когда каждый выходит за собственные рамки, становится творцом, мечтателем, проводником.
Может это и есть тот самый театр-дом? Дом в душе. Поэтому одних выносит после первого акта, а другие возвращаются и возвращаются. И любят. И болеют. И скандируют. И высказывают свою волю. Танцуют на «Макбете». Теперь и балкон танцует! Я жду, когда уже все встанут! Уверена, это уникальная возможность преодолеть стеснение, оттанцевать, выплеснуть энергию и продолжить смотреть под звуки собственного сердца.
– Лаура, как мы знаем, настоящее искусство – это свобода в ограничении. Не стал ли для вас образ сильной металлической женщины определенным амплуа, сложно ли от него отойти?
– Отойти? Вот поэтому не стоит примерять на себя никакие амплуа. Потому что амплуа в принципе не существует. Это всё некие штампы, которые мы на себя навешиваем и от них мучаемся. На мой взгляд, самое страшное для артиста, это оправдывать некое амплуа. Я не совсем понимаю, какое у меня амплуа – моё амплуа это я. Всё равно от себя никуда не уйти.
Сейчас все могут писать, что хотят. Есть социальные сети, там полная свобода высказывания. Порой попадаются на глаза жуткие вещи, которые меня, естественно, не могут не обижать. Нет, я понимаю, что я не универсам, чтобы всем нравиться и удовлетворять вкусы всех, но есть критика, а есть просто обидные деструктивные вещи.
Я буду меняться для роли, но буду меняться ровно настолько, насколько это нужно. Я не могу изменить свою индивидуальность.
Для меня важно, чтобы мой персонаж был услышан, чтобы он был кому-то полезен, чтобы он волновал меня. Потому если будет волновать меня, значит обязательно и кого-то ещё. Я знаю, что в любом случае стараюсь быть честной, и, по сути, иначе не могу.
Я это делаю не для того, чтобы мне платили большие деньги. Мне их никто и не платит. Я ни на что не претендую. Мне, конечно, приятно, когда мой труд оценивается наградой, но это не самоцель. Я занимаюсь театром.
В XXI веке артист должен максимально себя развивать, максимально много уметь. Я ужасно переживаю над ближайшей ролью, репетирую Галину в «Утиной охоте» Вампилова с режиссёром Романом Кочержевским. Роль совершенно не весёлая, очередная женская трагедия, но я хочу найти другой ключ, другой виток развития.
С амплуа очень легко жить, но скучно. На мой взгляд, нужно стремиться ко многому. Не случайно в театральных академиях артистов учат и танцевать, и петь, и фехтовать и владеть пантомимой – словом, обретать свою профессиональную свободу. Балетные стоят у станка, оперные оттачивают арии, музыканты играют гаммы, боксеры отрабатывают удар, а что делают драматические артисты – тренируют душу. Ищут зерно роли… на дне стакана. Шучу.
– В этом плане массовый кинематограф и съемки в бесконечных сериалах развращают артиста?
– Мне довольно тяжело на эту тему рассуждать, потому что я человек, который практически не снимается. Я абсолютно театральная актриса по всем статьям. Понятно, что в любом случае сниматься надо, поскольку это заработок. Но в какой-то ерунде сниматься не хочется, тем более что в последнее время появилось много псевдоискусства.
Главное умеренность. Хорошо когда есть кино. И я знаю многих артистов, которых кино захватило без остатка – они полностью в этом процессе. Но для меня основной опыт развития происходит всё-таки в театре. Актерский рост…
В кино наверняка ты тоже растешь. Когда достойный проект, интересный, серьезный, с прекрасным режиссером – думаю, это блестящее сочетание в конечном итоге развивает не только актера. А если же это какая-то распиаренная самодеятельность… Ну… всегда легче отказаться от великого в пользу востребованного. Это даже какая-то деградация, некое развращение.
– В России снимается множество сильных фильмов, но, к сожалению, в широкий прокат выходит лишь то, что однозначно получает отклик массового зрителя…
– Но это ведь не значит, будто весь кинематограф плох. Понятно, что есть, например, сильные фильмы, о которых мы мало знаем. Однако твою профессию никто не отменял и потому здесь критерий только один: есть хороший сценарий – я с удовольствием поучаствую в съемках.
К сожалению, в нашей стране устоялся такой стереотип, что если ты снимаешься в «популярном» кино и не вылезаешь из ящика телевизионного, – то ты успешный артист. Если же работаешь только в театре, то… ну, не повезло.
Хотя можно посмотреть на это и с другой стороны. Например, в Голливуде множество кинозвезд, однако в театре их нет. Почему? Они просто боятся сцены, поскольку контакт со зрительным залом один-на-один – это совершенно другая история.
Когда мы выходим из института, у нас в дипломе в графе специализация пишут: «артист театра и кино». Но это далеко от истины, поскольку нас, по сути дела, учат исключительно работе на сцене. Никто не учит работать в кино, взаимодействовать с камерой и так далее. Это всё артист наживает путем какого-то практического опыта. И огромное количество прекрасных театральных артистов, я уверена, поначалу очень боятся камеры, волнуются, наигрывают – вообще не понимают и не чувствуют какого-то «метода». Плюс, к тому же, и активное развитие цифровых технологий съемок…
– При этом есть и другой нюанс. Цифровые технологии породила так же огромное количество психологических проблем у людей.
– Ну, конечно, виной всему – засилье информации, которая буквально сыплется отовсюду. Твоё утро начинается с того, что ты входишь в свой аккаунт, в свою соцсеть и покидаешь его уже практически перед сном.
Меня, например, нет ни в Facebook’е, ни в VK, потому что я понимаю, чем это чревато. Я же начну всё это просматривать. Но у меня есть Instagram, и я порой ловлю себя на мысли, что я много трачу на это времени.
Конечно, надо отчасти себя ограждать, потому что таким образом ты просто подумать не успеваешь, почувствовать, подключиться к чему-то… Безумный поток информации отовсюду: из телевизора, из гаджетов, из магнитолы в машине. Это всё летит в тебя.
Но с другой стороны, моим детям сейчас гораздо легче получать знания, поскольку нашему поколению по любому поводу приходилось бежать в библиотеку. Сейчас же просто – гуглишь тему в интернете не вставая со стула. Даже переписывать ничего не надо: школьникам разрешают приносить распечатки. Таким образом человек перестает делать усилия, а без усилий ничего не достижимо. И ценность результата теряется.
Это не потому что я такая мамаша, которая хочет, чтобы все страдали и мучились, а просто потому что когда ты прикладываешь усилие, ты иначе относишься к совершенным делам.
– Как вам кажется, масс-медиа как-то сказывается на ваших детях?
– Мои дети не смотрят телевизор вообще. Они если что и смотрят, то детские каналы. К тому же, у всех под рукой сейчас гаджеты, и они могут в любую минуту к ним обратиться.
– Это опасная тенденция, что дети предоставлены этому информационному полю, которое очень сложно контролировать?
– Опасная, конечно, опасная. Может быть, там есть какие-то родительские пароли, но я ими не пользуюсь. Хотя периодически я задумываюсь об этом, но мы ведем диалог, серьезные разговоры.
Между нами есть доверие и, в принципе, я уверена, что мои дети соображают, что хорошо, а что плохо.
Ну, потом тоже… накрывать колпаком, ограждать их от мира – не совсем правильно. Естественное течение жизни никто не отменяет. Они и так
у меня очень домашние. Сейчас такое время, что я не отпущу их гулять во двор, хотя в моем детстве это было нормальным. Всюду – сопровождаешь. На курсы водишь, на дополнительные занятия водишь. Вообще жизнь опасна сейчас и непредсказуема, незащищена, несвободна.
Что-то духовное улетучивается…
Мне очень нравятся слова главного героя из «Фантазий Фарятьева»: почему мы всё время идём, смотрим под ноги и совершенно не смотрим в небо!
…Такая сложная жизнь сейчас. И под грузом этих проблем мы, действительно, черствеем – превращаемся в тех самых железных Салмановых, как моя героиня в «Человеке из рыбы».
Но это – не из-за того, что мы плохие или хорошие, глупые или умные, духовные или бездуховные, а просто потому, что реально стало тяжелее жить. Люди очень погружены в свои беды. Свободы как таковой нет, прежде всего, внутри человека.
Беседу вёл Михаил Тихонов