Народная артистка России – о том, почему ей страшно за детей и чем нелепа политкорректность.
Если первой премьерой юбилейного, 80-го сезона Театра имени Ленсовета стала экстравагантная версия тургеневской пьесы «Месяц в деревне» (в театре постановка Юрия Бутусова получила название «Все мы прекрасные люди»), то завершила сезон «классическая» во всех смыслах премьера – Олег Леваков поставил знаменитую пьесу Островского «Без вины виноватые» с поклоном театру XIX века. Роль актрисы, потерявшей и вновь обретшей сына, досталась Ларисе Луппиан. Как заметил режиссёр: «Она – жена, мать, бабушка, ей понятны все оттенки женской натуры. Тема «мать и дитя» для неё не пустой звук».
- Лариса Регинальдовна, «Без вины виноватые» - это ведь уже пятая пьеса Островского в вашем репертуаре…
- Да, хотя вообще-то Островский — не мой автор, слишком уж у него открытые страсти. Я считаю себя актрисой западного репертуара. Все-таки генетика – а во мне течет и эстонская, и немецкая кровь, - накладывает отпечаток. Но все же, как ни парадоксально, я действительно часто играю Островского, и мне кажется, через его драматургию выражается русская часть моей души.
- Олег Леваков заметил, что вы просто созданы для роли Кручининой.
- Мы с ней похожи своей эмоциональностью. Другое дело, что Кручинина лишена этих эмоций в жизни – у нее нет ни родных, ни любимого мужчины, ни детей, ни друзей, и любовь, потери и обретения она проживает лишь на сцене. Я же не могу пожаловаться на скудную личную жизнь, но будучи человеком эмоциональным, в жизни я свои эмоции скрываю за оболочкой сдержанности, приличия, и выражаю их лишь на сцене. Горьких моментов было немало. И иногда я думаю, что именно сцена спасла меня от отчаяния…
- И все же почему именно Островский и вообще эта пьеса? И не удивило ли вас, что адепт совсем иного театра Юрий Бутусов дал добро на постановку?
- Честно говоря, я даже не знаю, почему возникла идея поставить именно «Без вины виноватые». Но знаю, что спектакль появился благодаря посылу Бутусова. И, несомненно, Юрий Николаевич прекрасно понимал, в каком стиле будет постановка, раз он предоставил ставить Островского не Кириллу Серебренникову или Ивану Вырыпаеву, а Олегу Левакову. Но в этом и заключается мудрость Бутусова, как руководителя, он понимает, что у театра Ленсовета есть свой зритель, который за многие годы привык к нашему стилю, нашему юмору, нашей зрелищности. И отталкивать от театра такого зрителя нельзя.
- Пьесы Островского чрезвычайно мелодраматичны, в духе нынешних наших сериалов…
-Я бы сравнила с «Пусть говорят» Малахова. Но судя по тому, что востребована и программа Малахова и пьесы Островского, у людей есть потребность в мелодраматических страстях, сопереживании.
- У вас и получился спектакль «открытых эмоций», что большая редкость нынче.
- Да, в современном театре порой открытая эмоциональность не приветствуется. Поэтому театр стал сухой, рациональный, эмоции подменяются «фокусами» — льющейся водой, шуршанием целлофана. Только так, через внешние раздражители пытаются вызвать эмоцию у зрителя. Почему режиссеры выбирают путь загадывания зрителю шарад, не понимаю. И современная драматургия – это беда. Да и прежняя, советская, состоит скорее из исключений. Казалось бы, наш человек так любит пофилософствовать, поговорить «по душам», но - не в литературе, не в театре. Даже не понятно, почему XX век в этом смысле оказался таким пустым. Хотя, конечно, есть какие-то тому объяснения. Наверное, на коммунистических ценностях трудно было построить что-то настоящее. Фальшь и разочарование.
- Но, что парадоксально, в «Моральном кодексе строителей коммунизма» - ни что иное, как видоизмененные нравственные максимы христианства.
- Как будто, да. Но это существование человека в условиях двойных стандартов. В самой идее коммунизма таилась фальшь. Нельзя убеждать людей, что все равны. В этом постулате – вранье. Природа не создает ничего одинаковым, равным. А значит, и люди не могут быть равными. И от этой тогдашней лжи, обещанного, но не выполнимого равенства – сегодняшняя ненависть к богатству других. Сейчас люди, идущие в прислугу, ненавидят своих хозяев. Они хотят получить это место, но вместе с тем они пусть и в зародыше, но испытывают ненависть, зависть, основанную на мысли: «почему у него есть, а у меня нет?» Но ведь есть же русская пословица: «всяк сверчок знай свой шесток». Надо уважительно относиться и к своему шестку, и к шестку того, кто выше, и к шестку того, кто ниже тебя. Каждому – свое.
- Похоже, мы возвращаемся к Островскому. У него на эту тему была пьеса «Не в свои сани не садись»
- Ну что делать. Есть пьесы-однодневки, есть пьесы о вечном. Как у Островского. Такие пьесы не обязательно играть в современных костюмах, можно играть в кринолинах. Все равно она будет о вечном. А главное – об этом вечном рассказывается чрезвычайно эмоционально. Так и надо ставить – не боясь эмоций. Я давно работаю в театре и знаю, с какой благодарностью зритель откликается на эмоциональное единство с артистом. Зритель будто проваливается в эту «яму» эмоций. С готовностью — потому что большинству людей, приходящих в театр, не хватает этих страстей. К тому же сейчас все углубляется необходимостью быть политкорректным. А ведь политкорректность это, по сути, подавление своих эмоций. Так что театр в этом смысле может стать своего рода психотерапией, давать людям канат, да хоть веревочку, с помощью которой можно выйти на твердую сушу. А иначе – страшно жить.
- Вас пугает двусмысленность политкорректности?
- В общем-то, да. Согласитесь, это ненормально, когда в европейском городе не разрешают установить на площади рождественскую елку – мол, это не политкорректно по отношению к мусульманам. И вместо елки появляется некий символический каркас. Причем, сами мусульмане возмущались – им-то как раз хотелось посмотреть на живую елку. Мне кажется, это полное извращение благородной идеи уважения прав других.
- Своим спектаклем Леваков постулирует возвращение к старому театру. И ведь за ностальгией по милому театру прошлого скрывается ностальгия по прежним ценностям вообще.
- Да, хочется хотя бы в театре вернуться к тому, что когда-то казалось незыблемым... Нам довелось жить в эпоху разлома, когда патриархальная жизнь с ее уважением семьи, социальной и семейной иерархии, вдруг ухнула в пропасть. А взамен мы не получили ни-че-го. Мы все будто оказались на каком-то плавуне и изо всех сил пытаемся удержаться на нем, не зная, но предощущая, что плывун неизбежно размоет. Мне страшно. Прежде всего, за детей. Какая у них будет психология, как они будут строить свою жизнь?
Я человек не религиозный, но все чаще задумываюсь: ведь был смысл в этом – в заутрене, в напутствиях паствы, в жизни всем миром, когда все как на ладони. Если что не так – пойдешь к священнику, исповедуешься, он даст тебе совет. И каждый понимал - он со своей болью не одинок. Но – к сожалению, - как театр перестал стремиться к эмоциональному отклику, так и церковь не дает надежду. Очень трудно поверить в искренность, глядя на многих священников – слишком уж они сытые, холеные. Наверное, только в какой-нибудь деревне и можно найти настоящего батюшку…
- Со своей болью и страхами сегодня человек может прийти к психотерапевту.
- Может. Но психотерапевт не может быть наставником. А кому-то нужен именно тот, кто наставит на правильный путь. Не всем дано самостоятельное мышление. Вот девочкам, которые в 13 лет рожают, нужен батюшка, который будет их долбить с рождения: не вступай в связь, молись, учить, к родителям будь почтительна. Долбить-долбить-долбить. Объяснять, наставлять: сегодня праздник такого-то святого, сегодня ты должна идти в церковь, выстоять, помолиться, потом прийти домой, сделать то-то и то-то. И не это не лишение свободы, нет. Просто людям так, по правилам, легче жить, не будем лукавить. Заповеди не случайно были придуманы – не как средство манипуляции, а как то, что может помочь людям устоять перед искушением. А уж сегодня человеку тем более сложно справиться: телевидение, радио, интернет, реклама – люди в этом потоке информации абсолютно потеряны. Отсюда и озлобление.
Внучка Катя, начитавшись в интернете про нашу семью, спрашивает: «Почему, за что нас так ненавидят?» Что мне ей на это сказать? Пытаюсь по мере сил объяснить, что все это не ценно. А ценно отношение близких тебе людей. Вот ради этого стоит жить. И уж точно не ради того успеха, который измеряется не знаниями и профессионализмом, а вещами и якобы славой. Все эфемерно, иллюзорно, преходяще, поэтому я и сама берегу, ценю каждое хорошее мгновение, и пытаюсь это понимание передать Кате. Ужасный, трагический, но яркий пример – певица Далида. Ей поклонялись миллионы, а она покончила с собой, не выдержав одиночества. Однажды Далида спросила свою маникюршу, куда та сейчас пойдет. Женщина ответила: «Домой, там меня ждет муж. Как видите, ничего особенного». И Далида вздохнула: «Счастливая, вас кто-то ждет»…
- Далида, как и Кручинина была лишены семьи, и долгое время ее спасала сцена. В вашем случае как раз все наоборот: долгие годы творческого простоя, когда в театре не давали играть, и в результате - уход в семью, в воспитание детей. Вы с детства мечтали о большой семье? Или был силен страх перед одиночеством?
- Все сложней. Вы знаете, сознательно мне вообще никогда ничего не хотелось. Я как-то интуитивно выбирала тот путь, по которому шла. У меня никогда не было мечты о славе, или о большой семье. Я вообще по натуре не мечтатель. Но есть вещи, которые, наверное, посильнее мечт. Это то, что глубоко-глубоко в тебе заложено, то, что сам не можешь сформулировать, но что побуждает тебя к каким-то действиям. Думаю, вот это желание раствориться в своих детях - неосознанное к тому времени, когда я родила сына, - было чрезвычайно сильно во мне.
А одиночество… Я думаю, что человек по существу одинок всегда. И должен быть готов к одиночеству в любой момент. Даже в большой итальянской, узбекской – я же родом из Ташкента, - семье старик, окруженный родственниками, все равно чувствует себя одиноким. Потому что он живет своей особой жизнью – отработав свой активный ресурс, он тихо сидит себе в своей черепной коробке и копается в своей жизни.
- Ужасно мрачная штука эта жизнь.
- Ужасно... И единственно, что способно компенсировать этот ужас, в котором мы живем, те моменты счастья, когда что-то получается. И, конечно, вера. Что касается меня, то я очень верю в реинкарнацию. Если этого нет, то тогда вся наша жизнь - полная чушь, ахинея. А я не верю, что может быть все так глупо и бессмысленно. Я уверена, что человеку дается этот отрезок жизни для самосовершенствования. И интеллектуального, и морального. И в дальнейшем наша душа – в которой, как в компьютерном файле, уже записаны предыдущие наши проживания, и куда добавляется все хорошее и плохое, прожитое нынче, - получает следующее воплощение. Так что я могу вслед за Чеховым повторить: «Неси свой крест и веруй»
Беседу вела Елена Боброва
