В Красноярске прошли гастроли Санкт-Петербургского театра имени Ленсовета, организованные в рамках фестиваля «Театральный Синдром» Фонда Михаила Прохорова. «Проспект Мира» поговорил с главным режиссером театра Юрием Бутусовым о том, почему его спектакли такие длинные и почему от них должно быть больно.
«Хороший актер — всегда ученик»
Мне комфортно работать с людьми, которые хотят работать, хотят быть услышанными, услышать меня и то, что происходит вокруг, которые хотят меняться. Важно, чтобы человек хотел — тогда всё будет получаться. А когда человек мне сопротивляется, когда это превращается в тяни-толкая, в споры бесконечные, то зачем мне это? Не хочет — не надо, у каждого своя жизнь.
Мне кажется, хороший актер всегда учится, меняется, воспринимает то, что ему говорят — находится в состоянии ученика. Они учатся — даже не у тебя как режиссера, а как бы у твоего мира, что ли. А ты в то же время учишься у них.
«Бог бы подрал политику»
Я не политический режиссер, нисколько. Говорить о политике мне неинтересно: я не хочу в этом копаться и перманентно ходить в плохом настроении. У нас ущемляется свобода, нет никакого уважения к личности человека, человек у нас не стоит ничего — это очевидные вещи. Но перетирать это бесконечно мне не хочется.
Разделение на политическое и неполитическое — это вообще условности. Принято считать, что, если в спектакле говорят о деле Магнитского, значит, это политический театр, а та же «Чайка» чеховская — это лирика такая. По-моему, всё не так.
Прекрасный, ныне покойный петербургский актер Алексей Девотченко когда-то оставил дорогой для меня отзыв. Его спросили, существует ли политический театр. И он неожиданно для меня ответил, что один из самых политических спектаклей, которые он видел, был мой спектакль «Чайка». Хотя там нет ни слова о политике.
То есть это всё какие-то утилитарные вещи. Мы ведь занимаемся политикой каждый день. «Что такое свобода?» — вот главный вопрос. Я не знаю, что может быть политичнее Цоя, например, хотя он никогда не пел никаких политических текстов, не затрагивал общественно-актуальных тем. Цой рассказывает про человека, говорит о том, что происходит у него внутри, и это совпадает с тем, что внутри у многих. И как раз такие люди сделали возможной перестройку.
Если уж говорить про политику — бог бы ее подрал, — то у нас нет доверия к людям, нет терпения. Почему-то мы всегда заранее друг друга подозреваем в каких-то страшных грехах. А нужно верить заранее, что человек не вор, например. У нас ведь когда что-то происходит, то какая-то куча людей говорит: «Так вам и надо, вы все воры», — еще какие-то грехи вешают.
Это не сегодня началось — агрессивность всегда была в человеке. Но сейчас эта агрессия подпитывается сверху, на ней и строится политика. Сегодня сверху не говорится таких простых слов, как «уважение», «доброта», «внимание» или «терпимость». Вот что ужасно.
«Театр — это боль»
Мне не нравится потребительский подход в духе: «Ходили вот в театр, так понравилось, выпили шампанского в буфете».
В театре должно быть трудно, тяжело. Он не лечит, не ставит диагноз. Театр — это боль. Если ты пришел в театр и — даже не понимая, кто там кому по сюжету дядя или тетя — почувствовал боль и беспокойство, а не бездумно хохотал над тем, что тебе палец показали, значит, всё получилось правильно.
Я помню, когда я как зритель выходил из театра и понимал, что от меня хотел постановщик, во мне всегда что-то начинало меняться. Я получал энергию даже от самых ужасных (по настроению, а не по качеству) спектаклей.
Мне кажется, что я делаю что-то правильное, если после моего спектакля зритель захочет что-то поменять. Не в том смысле, что сегодня человек был плохим, а с завтрашнего дня решил стать хорошим, сегодня курил, а завтра бросил... У человека должно появиться желание познавать: пойти на другой спектакль, встать и пойти изучать мир.
И не нужно нравоучений никаких. Когда театр начинает нравоучать, говорить, как надо — это противно. «Надо быть свободным, говорить о вещах, о которых не принято говорить» — это ерунда. Просто надо быть естественным.
Не надо ругаться матом, если это делается просто для того, чтобы зритель сказал: «Ой, какой свободный человек, ничего не стесняется». Это чепуха, это искусственно. Но и запрещать мат, с умными постными лицами говоря, что мы так боремся за нравственность, а потом собираться с коллегами в бане — и там только по матушке [общаться], — это тоже противно. Все запретительные законы — это ложь и лицемерие.
«Я хочу, чтобы зрителям было трудно»
Хороший спектакль как книга — толстая, и ее нужно дочитать до конца. Бывает, что сквозь первые 200 страниц невозможно продраться, но потом, когда ты ее дочитал, понимаешь, что встретился с чем-то невероятным.
Самый важный для меня сейчас спектакль из собственных — это «Макбет. Кино». Он идет пять часов, и, конечно, люди с него уходят. Да, я хочу, чтобы зрителям было трудно, но я не продлевал его специально, чтобы отсечь «лишних» людей. «Макбет» просто таким родился, получился — не потому, что я сказал, что я его таким сделаю. Постановка меняется со временем — вначале она вообще шла пять сорок. Но внутри всегда что-то происходит, поэтому что-то меняем, что-то добавляем, какая-то сцена может исчезнуть.
И мне всегда интересно, как постановку воспримут в разных городах. У людей есть разный театральный опыт, есть открытость или закрытость, зашоренность или интерес к чему-то новому. В театре Ленсовета, где я работаю, с «Макбетом» поначалу было очень трудно, а сейчас публика идет на него сознательно.
Как воспитать такого зрителя, который высидит с наслаждением эти пять часов? Да никак. После революции 1917 года в театр пришла новая публика — рабочие и крестьяне, и перед спектаклем Станиславский выходил к ним и терпеливо рассказывал, как себя вести в театре, что нельзя щелкать семечки и надо снимать шляпу, а в конце акта нужно благодарить артистов — хлопать. Вряд ли сейчас нужно так делать.
«Главное, чтобы интересно было жить»
В моем репертуаре в основном классика, но это не значит, что мне не нравятся современные авторы. В современной литературе очень много интересного — и Сорокин, и Водолазкин, из драматургов — Ася Волошина, Вырыпаев и другие. Жизнь развивается просто невероятно интересно, очень много хороших новых спектаклей сейчас.
Нельзя, наверное, говорить, что одно я ставлю, а другое — нет. Мне когда-то говорили, что я занимаюсь только мужчинами, а сейчас спрашивают, почему все роли, даже мужские, играют женщины? Всё развивается, всё меняется, придет время — поставлю и современную пьесу. У меня нет никакой закрытости. Главное, чтобы интересно было жить.
