Оценить премьерный спектакль Театра имени Ленсовета «Смерть коммивояжера» в постановке Олега Еремина вполне можно и с закрытыми глазами: слова в нем главенствуют над действием и активными эмоциями героев.
Старый коммивояжер Вилли Ломен выдохся: мотаться по городам и весям, предлагая чулки всем направо и налево, нет уж больше сил... А дома жена-домохозяйка и парочка оболтусов-сыновей, воспитанных в атмосфере годами разыгрываемых отцом успешности и легкости бытия. Но, оказывается, ни успеха, ни легкости, ни денег нет и в помине. Как нет и взаимопонимания с женой и детьми, давно не интересных Вилли, жестоко перепутавшему работу с жизнью. Возраст и внезапное увольнение заставляют его по-иному взглянуть на все...
Если для Америки пьеса Артура Миллера была злободневна в конце 40-х - начале 50-х, то для нас она сейчас - самое то, что надо: американская потребительская мечта и желание соблюдать внешнее благополучие без всяких на то оснований - главная болезнь соотечественников. Так же как и Ломену, согражданам нынче хочется, чтобы в их жизни все «было красиво»: чтобы детьми можно было гордиться, не прикладывая к их воспитанию никаких усилий, а кредиты выплачивались сами собой. Но спектакль режиссера Олега Еремина толчком для пробуждения самоанализа вряд ли может послужить. Уже хотя бы потому, что одна из лучших пьес Миллера в Театре имени Ленсовета - лишь слова для зрителей, сидящих дальше пятого ряда.
Для постановки, быть может, уместной на малой сцене, вполне подходит определение «театр у микрофона». Оно как нельзя лучше характеризует сценическое бездействие, в котором Ломен (Артур Ваха) почти постоянно бьется в истерике, его жена Линда (Ирина Ракшина), словно в кино, играет переживания исключительно «крупным планом», переростки Биф (Виталий Куликов) и Хэппи (Эрнест Тимерханов) явно переигрывают. Выбор актеров (за исключением Александра Сулимова и Олега Федорова, играющих цинично соответствующих обстоятельствам Чарли, соседа Ломенов и Говарда, босса Ломена) кажется не мотивированным, а герои не похожи ни на американцев, ни на наших (хотя это «внерамочное» существование можно при желании приписать и к заслугам режиссера), все тонкие недоговоренности миллеровского текста гибнут в форсировании интонаций, превращающих трагедию в бессмысленное «чтение по ролям». Изложенный в тексте пьесы принцип «Неважно, что ты говоришь; важно, как ты говоришь» тут явно работает не на пользу спектакля.
Зал добросовестно слушает «чтение», сморкается, покашливает, скучая, оглядывает в первом действии стены и потолки бывшего купеческого клуба, во втором (более оживленном) по привычке рукоплещет и даже несет актерам цветы в финале, но ничего, кажется, не понимает. В помощь зрителям лишь оформление спектакля, решенное художниками Александром Моховым и Марией Лукка так, чтобы всем и было понятно, в какой тупик Ломен загнал себя. Задник - сложенная из блоков серая бетонная стена, у подножия которой во втором действии «гнездятся» черные мешки с мусором и облезлые рождественские елки (праздник жизни для героя окончен!). Для пущего понимания «момента» режиссер заставит Ломена ближе к финалу броситься на эту стену и, стартуя на холодильнике, попытаться залезть на нее. Кстати, помещенный сначала в центре сцены, а затем у самой стены холодильник становится в большей степени главным героем спектакля (сам Миллер в ремарках указывал, что присутствие рефрижератора на сцене вещь обязательная), чем человеческие, но статичные участники «радиоспектакля». Главенствующую роль холодильника по Еремину оправдывает и одномоментное присутствие на сцене унитаза (ни от кого не слышали выражения «работать на унитаз»?). Унитаз, как и холодильник, активно участвует в происходящем: на унитазе Ломен раздумывает, как бы свести счеты с жизнью, к унитазу он сбегает и от неприятного разговора с женой, которая то приносит авоськи с едой для заполнения холодильника, то заботливо чистит унитаз ершиком. Словом, воздействие холодильника и унитаза на аудиторию оказывается сильнее, чем воздействие актерской игры, которая должна бы была донести до публики смыслы миллеровской трагедии.
Увы, поводов для злой иронии в спектакле более чем достаточно (например, родственные по цвету мешкам с мусором «черные люди», с помощью футбольных дудок указывающие Ломену на то, что он лузер). Но долго иронизировать над премьерой не хочется... Хочется задать вопрос: «Неужели «одно сплошное телевидение» победило, и визуальная «картинка в лоб» - единственный способ разговора со зрителем? Неужели ставка на соответствующий выбор актеров и тщательную работу с ними, ставка на психологизм игры уже стали архаикой?». Театр, не апеллирующий ни к разуму, ни к чувствам, разве это театр? Одно сплошное телевидение.
Екатерина Омецинская
