Премьерный спектакль режиссера Юрия Цуркану «Бешеные деньги» по одноименной комедии Александра Островского — знаковый для Театра имени Ленсовета. С этого материала началась жизнь театра, 90 лет назад открывшегося под названием Новый.
Пьеса говорит о лицемерии и приспособленчестве, о расчетливости и безрассудстве, о нравах и безнравственности, об истинных и мнимых ценностях. Постановка размышляет о том, что есть деньги в жизни человека (позапрошлого ли размеренного века, нынешнего ли безумного времени), что такое деньги умные (нажитые трудом) и бешеные (шальные, коих сами не наживали), и можно ли стать от любых денег, как от любых социальных клише, свободным.
Спектакль оформлен добротно, изобилует говорящими деталями, балует выразительными приемами. Художник-постановщик Николай Слободяник предлагает внушительную поворотную конструкцию из ряда вращающихся зеркальных дверей. Старинные (читай: устаревшие) мутные зеркала почти ничего не отражают, зато намекают на отражение внутренних проблем. Художник по свету Денис Солнцев применяет контровой свет и гиперболизированные софиты, безжалостно бьющие по глазам. За счет игры света, композиции, цветовой палитры сценическое полотно спектакля чрезвычайно живописно.
Художник по костюмам Ника Велегжанинова уделяет пристальное внимание характеру каждого персонажа. Актерский ансамбль одет ею разношерстно, как толпа прохожих, каждый из которых зациклен на себе и не глядит по сторонам. Авторская ремарка по поводу главного героя Василькова («провинциальность заметна и в платье») решена прямолинейно.
Савва Васильков (темпераментный Антон Багров) выглядит действительно аляповато в своем деревенском тулупе из овчины поверх красного жилета с зеленой рубахой. Лишь в конце, уже пройдя достаточно этапов болезненной социализации и надрывного самоанализа, он надевает подобающий обретенному статусу строгий костюм.
Барин Кучумов (кокетливый Сергей Мигицко), от скуки возомнивший себя живописцем, напоминает художника со всей сопутствующей атрибутикой. Пожилая дама Чебоксарова (манерная Анна Алексахина) по-опереточному потешно, с повадками комической старухи, хлопочет, но для кудахчущей квочки совершенно неуместны ее элегантные туалеты — «остатки прежней роскоши». Дочь ее, бесприданница Лидия (утрированная Диана Милютина), у автора «не женщина — змея», носит под платьями сверкающий комбинезон в обтяжку — гибрид змеиной шкурки и русалочьей чешуи — и совершает ряд стремительных переодеваний прямо на сцене, как хамелеон меняет окрас, мимикрирует как дышит.
Драматург показывает конфликт предпринимателя-идеалиста, которому понятны карьерные битвы, но который совершенно теряется перед инфантилизмом высшего общества, перед женской меркантильностью и людским коварством. Режиссерская контроверсия больше про человека, нежели про деньги. В чем-то Островский у Цуркану перекликается с Шекспиром: главный герой не только занимается «укрощением строптивой», но и задается гамлетовским вопросом: «смиряться под ударами судьбы — иль надо оказать сопротивленье?». А в целом трактовка драматических коллизий, результат разбора «про что играть?» выглядят как сакраментальный вопрос Достоевского: «тварь я дрожащая или право имею?».
Спектакль Цуркану сделан обстоятельно, по классическим меркам, без оглядки на приобретенную нами привычку к скорой смене картинок и тем в новостной повестке. Большой знаток русской классики, Цуркану ставит «Бешеные деньги» с чувством, с толком, с расстановкой. Он работает размеренно, подробно, серьезно, но может и похулиганить. Например, подарить характерные реплики-поговорки Василькова «когда же нет» и «ни боже мой» прочим персонажам, помогая им хором выражать мифическое превосходство столичной знати над безродным провинциалом-выскочкой. Или заменить фрагменты итальянских арий, которые напевают герои пьесы, на песни, песенки и частушки из русского и советского культурного кода. Так, в спектакле звучат «Плыла, качалась лодочка» из кинофильма «Верные друзья», «Миленький ты мой», «Сидели два медведя на ветке золотой» и «Савка и Гришка сделали дуду».
В целом режиссер уделяет пристальное внимание психологии, то и дело уводит героев в бескрайние философские дебри. Когда же спектакль все же делает акцент на указанный драматургом жанр комедии, действие разгоняется, идет гораздо бодрее. И тогда публика предсказуемо отзывается не только на этюдные фишки (вроде игры с обменом шляпами или сценки, где милая барышня подобно хабалке прикуривает от свечки), но и, что главное, живо реагирует на собственно текст. Заметно, что всех реально волнует тема неподъемных долгов. У зрителей срабатывают рефлексы на реплики о кредитах, в которые все поголовно себя загнали. Зал с готовностью хохочет, считывая в денежной тематике «и смех, и грех».
Лучше всего коррелировать с изначальным замыслом и комиковать удается Олегу Андрееву, играющему «неслужащего дворянина» Телятева — любителя дармового шампанского, беспечного прожигателя жизни. С добрейшей открытой улыбкой, в несуразном клетчатом костюме и ботиночках с гамашами, Андреев внешне похож на клоуна, но внутренне — на шута. Его интонации невероятно точны, его понимание авторского синтаксиса и подтекста попадает в десятку: ни одной реплики впроброс, ни одного бездумно произнесенного слова.
Многозначительный, едкий, осмысленный сарказм Телятева-Андреева и его принципиальный монолог о деньгах находят чуткий отклик у зала. Звучат одобрительные аплодисменты и после эффектных музыкальных номеров. Особенно выигрышно смотрится танец массовки («гуляющие» — студенты СПбГИКиТ) с деревянными бухгалтерскими счетами в руках. Но пуще прочего будоражат публику разнообразные интерпретации и визуализации ключевого для драматурга слова «состояние». Оно встречается в пьесе и звучит в спектакле еще чаще, чем слово «деньги», а режиссерски переосмысляется буквально по всем значениям толкового словаря: как имущество и как возможности, как социальное положение и как отягчающие обстоятельства. А ценнее всего — как наше физическое и психическое самочувствие.
Мария Кингисепп
