В старину на гастроли выезжали всей труппой. Ехали на месяц, а то и на два. В ящики с реквизитом раскладывали плитки, кастрюльки, щербатые кружки, кипятильники, консервы, пакетные супчики. Обустраивались надолго, подробно, на тумбочки стелили салфетки, в вазу ставили цветы, и начиналась другая жизнь. На гастролях узнавали друг друга, знакомились, завязывались дружбы, закручивались романы, сочинялись капустники, роились замыслы... Мы общались. Мы были свободны от пут быта. После спектакля никто никуда не торопился, едва разгримировавшись, набивались в чей-нибудь гостеприимный номер. Через минуту становилось дымно и шумно, пили чай, пели песни, играли в игры на смекалку и импровизацию, потом шли гулять по ночному незнакомому городу... И назывались эти гастроли - большими. «Когда гастроли были большими»...
Теперь гастроли стали коммерческими. Дни спружинены. Самолет - спектакль - машина - спектакль - гостиница - вокзал - самолет - спектакль... Все сценические площадки сливаются в одну. «Миша, а ты уже был в Алма-Ате?» - «Не помню». Смеюсь.
Спектакль «Интимная жизнь». «Интимка», как мы ее называем между собой. Миша Боярский, Лариса Луппиан, Сережа Мигицко и я. Веселенькая комедия Ноэля Коуарда, пустячок на четверых. Репетировали легкомысленно, между делом. Затевал А. Исаков, выпускал О. Леваков. В последний момент пришел Паша Каплевич и надул декорации (привет Марине Дмитревской), чтобы сдуть и упечь в один чемодан, и - вперед: Тихий океан, Ледовитый, Мертвое море...
Обернулось все любимыми ролями, живыми отношениями внутри спектакля, новыми подробностями, которые обнаруживаются на сцене, драгоценным партнерством, обретенной дружбой... Спектакль этот стал для нас территорией любви, спасением от рутины. Он нам вернул гастроли. Возникли впечатления, новые встречи и новые лица, города, страны, материки... Многое забывать не хочется, да многое забыть и не удастся...
Внизу, на льду, мечется тень от вертолета. Оленье стойбище. Коричневолицые люди в малицах, шубах из оленьих шкур машут Большой Железной Птице. Стынь, лед, синь. Берег Ледовитого океана. Вот где выложено из льдинок слово «вечность»! Вечером спектакль. На заднике - северный олень, набычившись, ждет восхода. На его фоне мы взгромождаем свои надувные пальмы «от Каплевича». Надеваем свои светлые льняные костюмы, соломенные шляпки, мечтаем о загаре, играем о любви... В зале - взрослые и дети, которые никогда не были в театре. У дверей сидят в ряд шерстистые ездовые собаки. Тоже наши зрители. Раскосые малыши прибегают за кулисы и норовят подергать Боярского за усы: «А еще концерт будет?»
Летим одни в огромном ТУ-154. Самолет принадлежит «Уренгойгазпрому». Город Ямбург - фантастический город на краю Вселенной. Пестрые, как драже, кварталы на сваях, вбитых в вечную мерзлоту. Роскошный театральный зал, зимний сад, бассейн, телестудия, чудесная библиотека. Город пустой. Город, где нет ни одного ребенка. Низкое содержание кислорода в воздухе. Дети остались на Большой земле, туда же переправляют беременных. Роскошная красавица в норковой шубе до земли одиноко бредет по снегу. Это ради нее построена и библиотека, и телестудия, и пятизвездочный отель. Жена какого-то большого начальника. Она и диктор, и библиотекарь, и журналист, и конферансье, и тамада, и т. д... Только сюда редко кто залетает. А снег скрипит, как нигде больше.
...Израиль. Крохотная страна. За три часа дороги с севера на юг совершаешь кругосветное путешествие. Хрустальное озеро Кинерет, вдруг - леса с елями, соснами, невиданные цветущие деревья, лиловые и алые кустарники, потом банановые плантации, через полчаса - роскошные набережные Тель-Авива, пляжи, отели, Средиземное море, арабские деревушки с минаретами, Восточный Иерусалим за колючей проволокой, мальчики и девочки в военной форме волокут по земле автоматы и смеются чему-то, кварталы ортодоксов, перегороженные в субботу бетонными плитами, крошечные мальчики с пейсами. За поворотом без предупреждения - пустыня с бедуинскими норами и стадами лежащих верблюдов, лунный пейзаж - кратеры и сопка - пустыня Негев, Мертвое море. Очень жарко. К каждому дереву подведены трубочки с водой - капельное орошение. В честь каждого новорожденного сажают дерево. Чудесный деопарк - сафари. Стада жирафов, слонов. Пруды, из которых вдруг начинают один за другим всплывать гигантские бегемоты. Львы, тигры, антилопы, невиданные обезьяны. Моя дочка со мной. Кормит веточкой жирафа. Жираф аккуратно тонким длинным языком слизывает лист с ее руки. Аквапарк: бассейны, фонтаны, лужайки.
«Катя, тебе здесь нравится?» - «Очень». «Ты бы хотела здесь жить?» - «Нет, что ты!» - «Почему?» - «Понимаешь, мама. У нас - грустно...»
И все-таки Иерусалим, куда теперь всегда тянет вернуться. При виде стен Старого города щемит сердце. Путешествие сквозь время. Библия, сны, Булгаков... Вечные оливы в Гефсиманском саду...
Донбасс. Горловка. Зима. Подернутая ледком слякоть. Черные окна гостиницы, где никто не живет. Банки с березовым соком на прилавках. Экскурсия в шахту. Полусырая одежда, обмотки, сапоги, каски с фонарями, деревянная шаткая клеть уволакивает нас на глубину 800 метров. Сверху стекает черная жижа. Идем полчаса в темноте по чавкающей грязи до забоя. Под землей очень жарко, нечем дышать. Вагонетки с углем, неподъемные отбойные молотки. За поворотом шаги. Смена возвращается. Черные от угольной пыли лица, синющие глаза. Никто не улыбается, не здоровается, не шутит... Они не придут сегодня вечером на спектакль. Они - изнуренные каторжане. Молчим. Поднимаемся наверх. Еле теплой водой пытаемся смыть въевшийся в кожу уголь. В гостинице кашляет швейцар. Легочник. Бывший шахтер, инвалид в 43 года. Вечером нам играть про солнце, яхты, Париж, l"amour. Долго не могу прийти в себя...
...Подскакиваю на кровати. Нельзя спать! Мы в Нью-Йорке. Почти, мы - на Марсе. Раздвигаю занавески - упираюсь взглядом в небоскреб. Манхеттен. 48-я улица. Скорее бежать, смотреть, смотреть, смотреть!!! Нью-Йорк - город, где невозможно бездействовать. Разноцветная планета. Яркие краски. Выразительнейшие лица. Отсутствие канонов во всем! Спать запрещается, есть не хочется, только бы как можно больше увидеть!
Играем спектакль в Нью-Джерси, потом в Бруклине, потом - Вашингтон, Бостон, Филадельфия, Детройт, Миннеаполис, Чикаго, Денвер. Всюду аншлаги. Названия штатов на указателях. Детский восторг и любопытство. И боль, когда выходим кланяться и поднимаются тысячные залы. Пронзительная жалость и к этим людям, и к себе, и к нашей несчастной Родине. Эмиграция - замкнутый круг, русский язык, превращенный в одесский жаргон, дети, говорящие между собой по-английски. И опять Нью-Йорк, Шанхай в двух шагах от Милана - китайский квартал рядом с итальянским, блистательный гид - бывший ленинградец - ведет нас к дому Бродского... «Зубы втиснула в губы - плакать не буду...» Бродвейский мюзикл «Призрак оперы»...
И по вечерам, где бы то ни было, чаек у кого-нибудь в номере, дымно и шумно, читаем пьесы вслух, обсуждаем новые проекты, играем в игры на смекалку и на импровизацию, шутим над Мишиным курением (выбегает со сцены, где только что вальяжно под пальмами курил «в образе», судорожно затягивается за кулисами и - назад на сцену, вальяжно курить...) над Сережиным обжорством, над моими телефонными звонками отовсюду - домой, над Ларисиной нелюбовью к бесцельным прогулкам...
Сахалин, Прага, Дальний Восток, Сибирь, Прибалтика, Берлин, Киев, Одесса... «Мама, ты когда приедешь? Я здесь твой свитер нюхаю...»
Сентябрь 1998 г.
Анна Алексахина