«Жизнь — сапожок непарный». Т. Петкевич.
Театр им. Ленсовета.
Автор инсценировки и режиссер Инна Аронова, художник Мария Брянцева.
А может, нам только кажется, что театральный процесс идет?
Может, он и не идет вовсе?
Потому что приходишь в петербургский театр — центрее не бывает — и видишь… (при этом ставят легендарную, всем известную книгу Т. Петкевич «Жизнь — сапожок непарный», классику лагерной литературы).
Д. Циберкина (Тамара Ю.), Н. Немшилова (Тамара В.).
Фото — Юлия Смелкина.
Знаете, бывали такие композиции-монтажи (инсценировкой не назвать), которые ставились даже не в любительских театрах, на ниве которых мы когда-то творчески трудились с лучезарной Тамарой Владиславовной (тогда — Владимировной) Петкевич, а в школьных драмкружках и на филфаковских литературных вечерах. Текст книжки в этих случаях был аккуратно раскидан по персонажам, одни и те же актеры, меняя гримы и одежду, играли этих разных персонажей, иллюстрируя раскиданный текст и как бы перевоплощаясь… В таких спектаклях все — по канону: дружно переживают происходящее с помощью лиц, все хронически собраны в живописную массовку, в драматических местах стонут и придыхают, а проекции фотографий превращаются в негатив, когда наступает что-то нехорошее, темное (скажем, арестовывают отца)…
Это такой театр, где героиню обязательно играют две артистки, одна молодая, другая возрастная. И когда молодая эмоционально переживает какое-то свое молодое эмоциональное переживание — старшая, кутаясь обычно в шаль или скрестив на груди руки, сочувственно смотрит на нее старшим, умудренным взором, cимволизирующим горестный опыт (подчеркивается обычно складками рта и подобранными губами). И иногда старшая как бы хочет оградить, уберечь себя молодую от всех грядущих драм, о которых уже знает, и тогда легонько подается вперед всем корпусом и чуть протягивает руку (уже не скрещивает на груди). Или обнимает как бы себя, свою молодость, свой сапожок непарный, в крепких объятиях поддержки…
Это такой театр, где все проиллюстрировано, проговорено, объяснено, и чистота души играется посредством широко открытых ясных глаз (как у Дарьи Циберкиной и Наталии Немшиловой — Тамара в молодости и в зрелости).
Н. Немшилова (Тамара В.), Л. Ледяйкина (Мама), Д. Циберкина (Тамара Ю.).
Фото — Юлия Смелкина.
С одной стороны, в спектакле «Жизнь — сапожок непарный» наблюдается абсолютная непорочность театрального языка, с другой — это напоминает язык сериалов про ГУЛАГ (если летом на даче много смотреть канал «Победа», там окажется неожиданно много фильмов про лагеря).
И ведь рука не подымается бросить камень в спектакль по выдающейся книге Тамары Петкевич. Он ведь не вредный, не пошлый, помыслы режиссера Инны Ароновой и всех исполнителей чисты и возвышенны, они хотят говорить о ГУЛАГе и начинают с телеграммы Ленина 1918 года о необходимости создания концлагерей. Слава их намерениям! И вообще мучительный сюжет жизни Петкевич (арест отца, ее собственный арест, предательство друзей, лагеря, болезни, муки) — сюжет редкой силы, он говорит сам за себя — и ведь говорит (только не языком этого театра). И ставить сегодня про ГУЛАГ необходимо…
Но я не могла даже предположить, что «Жизнь — сапожок непарный» можно поставить как караван любовных историй прекрасной девушки Тамары Петкевич, чья фотография — анфас и в профиль — возникает в череде лиц, переснятых из «дел», и надолго задерживается на стене барака (основная часть декорации). Лучезарная красавица. И каждый мужчина, вышедший на площадку, появляется в спектакле с единственной целью — до смерти влюбиться в Тамару и пылко возвестить ей об этом. Сокурсник — муж Эрик — Платон Романович — Следователь — врач Филипп Бахарев — Гавронский — Николай Теслик… (Роман Баранов — Максим Ханжов — Максим Мишкевич — Всеволод Цурило — Иван Шевченко — Евгений Филатов — Кирилл Якушенко).
Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Смелкина.
Да, в Тамару влюблялись, и это, на самом-то деле, было отчасти ее проклятием, но в спектакле череда романов, сопровождающихся иногда незамысловатым танцеванием (если с Платоном Романовичем они танцевали до войны, то станцуют и встретившись в лагере, ведь разлюбить Тамару не может тут никто!), превращает в love stories на фоне репрессий. В прямом смысле — на фоне, видеоряд составлен из архивных фотографий.
Тамара тут всегда полна жизни и практически здорова, как будто не было (это я книгу читала) физической муки Джангиджирского лагеря, круглосуточного тернового мешка из колючек кенафа, не было гниющих на лесоповале ног, озверевших вохров, шока от лагеря немецких военнопленных, куда Тамара попала с труппой ТЭКО (немцы жили в сто раз лучше наших концлагерников). И как будто не было загадки того начлага-зверя, который позволил ей похоронить любимого человека не в общей яме, а на погосте… Уже живя на поселении, Тамара, рискуя получить пулю охранника, постоянно приходила к лагерю, чтобы любимый Коля мог увидеть ее в окно лазарета. Начлаг славился своими зверствами, но когда после смерти Николая она решилась переступить лагерную границу, чтобы попросить разрешения похоронить тело в отдельной могиле, этот начлаг сам сказал ей: «Приходи ночью, я дам тебе подводу». И дал. Могила актера Николая Теслика существует в Княж-Погосте поныне, Тамара Владиславовна ездила туда, пыталась найти того начальника с его загадкой, которая мучила ее много лет, но не нашла.
Петкевич была театроведом и понимала в драматическом строении — это видно по ее книге. Инна Аронова, школы которой я не знаю, со всей очевидностью не строит действие, занимаясь иллюстративным пересказом. Пропустить в финале историю похорон Теслика — значит начисто не заниматься извлечением драматического корня из прозы. А строить все на Тамариных любовях — вообще недопустимо мелко, выходит мелодраматический караван историй… Спектакль демонстрирует неодолимую тягу к раскрашиванию: врач-сладострастник Филипп (Иван Шевченко), от которого Тамара родила сына, и его сожительница Вера (Татьяна Трудова), отчуждающие у Петкевич ребенка, прямо-таки поблескивают кровавыми глазами параноидальных вурдалаков.
Д. Циберкина (Тамара Ю.), И. Шевченко (Бахарев).
Фото — Юлия Смелкина.
В родную гавань спектакль приплывает во втором акте, и в этой гавани есть мель, чтоб отдохнуть. Тамара попадает в лагерный театр, ТЭКО — и баржа действия застревает там надолго. Почему бы не исполнить не один, а два номера, почему бы не спеть и не сплясать с ложками, изображая задорных артистов ТЭКО, почему не прочитать, наконец, стихи про «сапожок непарный»! Короче, начинается развеселая театральная жизнь — изображение театра в формах самого эстрадного театра. А мы — как будто лагерники, смотрящие спектакль, видимо.
Среди этого безудержного веселья существует режиссер Александр Осипович Гавронский, руководитель ТЭКО, театральный учитель Петкевич, и отчего бы отличному артисту Евгению Филатову не сыграть влюбленного в Тамару стареющего режиссера, чудаковатого эксцентричного милягу?.. Он и играет, играет обаятельно и не выглядит ряженым среди всей этой тэковской «Волги-Волги» в интерпретации Инны Ароновой.
Я бы стала рассуждать о невоплотимости гулаговской литературы на сцене (к слову, «Крутой маршрут» в «Современнике» лично мне тоже казался сборищем ряженых и загримированных), если бы не было на этой территории удачных опытов (взять хотя бы «Чука и Гека» Михаила Патласова). И если бы именно «Сапожок» не дал когда-то потрясающего сценического воплощения этой темы в спектакле «По ту сторону смысла», который поставил Александр Кладько и который всецело был принят самой Тамарой Владиславовной. Вообще (мемуар, внимание, мемуар), это была случайность. Однажды у институтского гардероба мне встретился студент курса Козлова Саша Кладько, который спросил: «Вы не знаете, сколько лет назад умерла Тамара Петкевич? У нас в общаге кто-то книгу забыл, такая книга…» Пораженный тем, что Петкевич из книги все еще жива (Тамаре Владимировне было тогда 80, и она выступала, ездила, писала вторую книгу), через год Кладько, снабженный мною тут же у гардероба телефоном и адресом, поставил фрагмент «Сапожка» в институтском коридоре, по которому нас вели вохровцы. Это был кусок, где в Тамару влюбляется следователь, где ей предъявляют письменные доносы друзей и мужа, где она всеми предана и не понимает — следователь спасает ее бесконечно открывающейся правдой или вербует? Драматические узлы завязывались в том спектакле так, что было не до страданий и придыханий, ты сидел, боясь выдохнуть, чтобы не потревожить сгущенный воздух психофизической и исторической подлинности, правды. Там не было вранья и приблизительности — ну совсем не было, был ужас человеческого общения, когда нельзя верить никому — и дна у этой экзистенциальной пропасти нет.
К. Якушенко (Николай), Д. Циберкина (Тамара Ю.).
Фото — Юлия Смелкина.
Актеры ТЭКО Т. Петкевич и Н. Теслик
Дна нет, а опыт есть. И можно представить себе, как современный театр способен разговаривать текстами Петкевич и Шаламова. Но почему-то театр Ленсовета — центрее некуда — находит режиссеров, понимающих профессию как набор мелодраматических и мизансценических штампов, искренне делающих театр в формах суетливо-архаичного литературного монтажа.
В финале довольно длинного спектакля Тамара—Циберкина так же, как в начале, невинна, тиха, робка, наивна. Она выходит из лагерного ада чистейшей прелести чистейшим образцом, ни одна спичка не опалила ее ангельских крыл, и понятно, что хотя она в растерянности сидит после смерти Теслика, — кто-то следующий немедленно и несомненно влюбится в эту вечную девушку. Собственно, да, личные переживания Тамары Владиславовны не закончились, она написала о них во второй части — «Под небом звезд и страха», но смыслом обеих ее книг явно не была любовная маята (да и она описана в книгах драматически).
Если театральный процесс идет, то он с какой-то странной очевидностью, спектакль за спектаклем, минует театр на Владимирском: тут тачают сплошь парные сапожки, и все время по каким-то допотопным фасонам.
Но, может, процесс и не идет, а нам только кажется, что идет… По крайней мере, в Петербурге эти сомнения охватывают довольно часто…
Тамара Петкевич
