Елена Вольгуст — Марине Дмитревской
«…Я не хвор!..
Отойдем-ка за бугор!..
Расшугай ежей и белок,
Есть сурьезный разговор», —
ровно в таком же стихотворном ритме ты легко могла бы продолжить с тем из коллег, кто столь же версификационно одарен.
Рецензию читали бы взахлеб, не отводя глаз от монитора! В соавторах твоих вижу Наталию Каминскую, увы, она в столице.
Художественная ткань сказки Филатова сегодня, наверное, многим напоминает другую ткань — кримплен.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю.Смелкина.
Сказка, имевшая оглушительный успех на излете СССР, сыгранная автором, поставленная в кино Овчаровым, выученная советской интеллигенцией почти наизусть, — забыта. Ну не звучит она в моноспектаклях, ставить на разные голоса ее перестали. Не цитируют. Забвенью предана (?).
Открыла текст ночью, прочитала одним глотком, включила Леонида Филатова. Ту самую знаменитую запись, где он в нарочито щегольски-белом как бы специально дистанцируется и от стихотворной своей простоты, и от социальной принадлежности главного героя.
И не смогла оторваться. Легкость, стремительность, остроумие, ритм. И смысл. Строфы — мячики упругие. Или орешки — щелк-щелк… Нет, не семечки!))
Филологическая строгость у меня отсутствует, приятие, уважение к частушечному, капустному — напротив. Слышала краем уха, что очарованности ты не разделяешь…
Марина Дмимтревская — Елене Вольгуст
Не люблю я этот текст,
Лучше есть — взгляни окрест,
Я таких могу состряпать
десять штук в один присест…
Сюжет всегда казался вторичным, стишки не блещут ничем, мотивы избиты (у Пушкина Лебедь, тут Голубка — и так все), сатира даже по застойным временам была не остра, а сейчас уж совсем… Я никогда не понимала, чем так «Федот» пленил многих. Так что, не разделяя народной любви старшего поколения к произведению, испытывала любопытство: зачем и почему взялся за «Федота» актер и режиссер совсем молодой, Федор Пшеничный, дебют которого «Академия смеха» я очень ценю. Что хотел освежить? Что вытащить на нынешний свет? Или — в присутствии цензуры — теперь в ход пойдут только тексты периода глубокого застоя?..
В. Куликов (Скоморох).
Фото — Ю.Смелкина.
Я бы определила жанр спектакля как черную скоморошину (тем более, спектакль идет под «Скоморохов» Валерия Гаврилина). Он эстетски оформлен: отечественное лоскутное покрывало выцвело до черно-ржавого, нынешние скоморохи тоже в черном и, видать, стажировались в «Макбете. Кино». Если не знать, что играют (а играют по-балетному слаженно), можно принять и за что-то бутусовское, корона Царя отсвечивает Клавдием и Шекспиром.
Понятно, что царство это наше — погорелое. Земля его засыпана то ли пеплом пожарищ, то ли пеплом войн. Жрать, как известно с первой сцены, нечего: Царь посылает Федота на охоту хоть за какой-то едой. Придворный генерал-силовик в полной силе, измывательства над народом в лице Федота-стрельца протекают привычно, в стране грязь и зловонье (подробнейший этюд — как Царь с придворными идет свататься к Марусе, и все вляпываются в коровьи лепешки и отмахиваются от мух). Но движение черного-черного спектакля в черных-черных костюмах происходит очень-очень неторопливо. Я понимаю, нам дают полюбоваться выделкой ролей Ильи Деля, Анны Алексахиной, Виталия Куликова, Марка Овчинникова, Татьяны Трудовой, но тягучее действие, в котором излишне искать трагические глубины и комические широты, тянется непропорционально долго.
А ответствуй-ка ты мне:
Что душа твоя, в огне?
Наш Театр Ленсовета
под конем иль на коне?
Елена Вольгуст — Марине Дмитревской
На коне, конечно же! Вшестером артисты напомнили мне намертво сбившихся в стаю — черных птиц. Галок. Птиц, уже как бы подстреленных. Без роскошного оперенья. Скромных, но гордых. И летящих, летящих. Каждый из них обнимает в этом полете другого, подхватывает его на лету.
Они кружат и кружат все полтора часа, ворожат, совершают, как мне кажется, некий обряд. Помнишь, в самом начале Федот-Дель обносит каждого дымящейся чашей. Шаманит. Сама история, выполнение приказов Царя или невыполнение, сам текст, прибауточные шутки — не главное. Главное — изгиб рук, танец, зола под ногами, коричневое лоскутное одеяло. Собственной жизни, родины. Печаль и удаль. Удаль и печаль. Сказочное/авось/чудо. Тишайшими средствами — и вот, вот тебе национальный характер.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю.Смелкина.
Сколько-то минут я думала, отчего Пшеничные — режиссер Федор и художник Егор — усаживают артистов в старинные, антикварные кресла. С сидения на них можно начать играть любого Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Достоевского. Подчеркивать желаемое можно без устали. Ну, не случайны же эти кресла? Самый примитивный ответ — все лучшее про смятение, сказочные надежды, про все больное, тяжелое, беспросветно-светлое)) сочинено на подобных креслах. Удалого Стрельца хочется подверстать? Придать ему классический объем? Желание наивное, но не лишенное же черт театральный харизмы?
Здесь замечен еще один штрих. Сегодняшний Федот — конечно, удалой. Но очень грустный. Он побеждает Царя. Но на том же полу. Устланном золой.
Марина Дмитревская — Елене Вольгуст
Весь спектакль сопровождает великолепная оратория Валерия Гаврилина «Скоморохи» в исполнении Эдуарда Хиля. Оратория, родившаяся отчасти из спектакля Театра Ленсовета «Через сто лет в березовой роще». Спектакль Игоря Владимирова по пьесе Вадима Коростылева прошел всего несколько раз в 1967 году и был закрыт за крамолу (в тот же год, что и «Новая Мистерия-буфф» Фоменко и Розовского). Номера-скоморошины перестали звучать, и Гаврилин сделал ораторию. Теперь «Скоморохи» вернулись, как вернулись и прекрасные слова оратории:
«Бойся одетого
Так же, как голого,
Бойся, коль выявишь
Умную голову.
Тянутся к лапушке
Лапищи разные.
Бойся Радищева
Больше, чем Разина».
М. Овчинников (Скоморох), А. Алексахина (Скоморох).
Фото — Ю.Смелкина.
Если иметь в виду эту российскую цикличность, знать ленсоветовскую историю (я узнала ее уже после спектакля от хранителя истории Ленсовета Веры Матвеевой) — конечно, почувствуешь настоящий драматизм: через сто лет в березовой нашей роще растут все те же поганки и зайцы складывают перед волками уши. Но я всегда боюсь скоморошин как формы спектакля. Делают такую лихую веселуху. Скоморохами увлекались при советской власти: это был лубочный образ свободы слова. Но всегда выходило скорее орнаментально, чем социально. А скоморохи ведь — не потешники, они (если не при дворах) были бесстрашные диссидентствующие «новостники», антизаконные тати, которые грабили деревни, но уж если пели-говорили, то не по заученному… Как писал в других стихах другой поэт, Владимир Рецептер: «Охальники, певцы, говоруны / Искатели опасных приключений / Все от рожденья приговорены / К публичной казни перевоплощений». Недаром им в глотки лили горячую смолу и отрезали языки (вспомним «Андрея Рублева» и очень подлинную скоморошину в исполнении Ролана Быкова).
В «Федоте-стрельце» Федора Пшеничного при всем его черно-белом, не квасном, колорите нет ни-че-го, за что хотелось бы вырвать язык, это все-таки репринт живгазеты полувековой давности. Ну да, черная земля, черные скоморохи, а про что поют?.. И выходит, что настоящее удовольствие получаешь просто от актерского мастерства, обаяния, бороды, в финале приклеенной к Делю-Федоту. Ты можешь сказать, что привезенное им из-за моря чудо-юдо — свобода, что Федот поднимает бунт и свергает царя… Но в нынешних реалиях Разин уже в клетке на Красной площади, Радищев выступает по утрам на ютьюбе из разных стран, а бунтарь Федот, пожалуй, если и выступит, то под музыку Вагнера, а не Гаврилина, и бунт его будет иметь черты «бунта бессмысленного и беспощадного». Время неумолимо, всепожирающий Хронос сжевал текст Филатова вместе с прежними смыслами, и реанимационные усилия прекрасной команды не попадали в мое сегодня.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю.Смелкина.
Ламца-дрица-хопцаца,
Это сказка — про отца.
Все там очень очевидно —
от начала до конца…
Елена Вольгуст — Марине Дмитревской
«Смола в горло, отрезание языков, народный бунт» — мороз по коже от экскурса. Ну, отложи ты, Христа ради)) театроведческую дрель. Нет, по-моему, резона в глубоком бурении.
Впрочем, и я чуть-чуть копнула. Истинный прародитель сказки Филатова, как известно, сначала народ, затем Александр Афанасьев. Из четырех его сказок советский Федот и народился. Я открыла сегодня одну — «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Не возвернуться к российским сказочным истокам даже после их адаптации захотелось — отшатнуться.
Горлица-малышка вздремнула, герой безо всякой рефлексии выполняет ее наказ — «Ударил ее правой рукой наотмашь». Далее круче: «Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок наземь и давай отлаживать прутьями. Наперво сек железным прутом — изломал железный, принялся угощать медным — и этот изломал, и принялся бить оловянным».
Исследований про жестокость сказок предостаточно — вполне я осведомлена.
Видимо, нервные наши системы настолько взбудоражены, оголены, что у тебя смола в горле перед глазами, у меня — сказочное битье металлоконструкциями вызывает дополнительную эмоцию.
И. Дель (Скоморох), Т. Трудова (Скоморох).
Фото — Ю.Смелкина.
Пшеничный, наверное, мог бы довести своих «черных галок», как мне видятся герои, до хоррора. Но нет этой задачи. Но нет же и милоты. Острое, социальное страшное не здесь. Здесь — опять- таки повторюсь — лоскутная печаль. Без бунта, без Вагнера. С потрясающим Гаврилиным и тихонечко звучащим под самый финал Чайковским. Из «Лебединого».
Марина Дмитревская — Елене Вольгуст
В общем, чувствую предлог
Завершить наш диалог.
Мы же вроде не Филатов
(тот вот коротко не мог)…
Тем, кому так мил «Федот», —
Это шоу подойдет.
Вот ходи и наслаждайся.
Я же затыкаю рот.