Афиша Театра имени Ленсовета пополнилась еще одной интерпретацией классики в прочтении худрука театра Юрия Бутусова. На сей раз в поле зрения режиссера оказались Чехов и его «Три сестры». Пьеса, попрекаемая современниками писателя за пессимизм, в нынешней сценический версии лишилась и тех граммов «утешительной тоски», которые разглядел в постановке Художественного театра в 1901году драматург Сергей Найденов.
Спектакль Бутусова – атмосферный. И атмосфера на подмостках царит именно та, что и в чеховской пьесе, разве что с поправкой на ментальность постиндустриального общества. А ежели, живя в этом самом обществе, кто-то пытается «закрыть глаза» и мыслить стереотипами прошлого – не реального, а сусального и приукрашенного, – ему в авторском театре Бутусова приходится некомфортно и даже страшно. Потому что «хорошо» не будет не только в финале, но и в начале. Безнадега и тоска довлели и у Чехова, однако голос Ирины звенел до поры надеждой, иллюзиями питались и другие обитатели дома Прозоровых.
В спектакле Бутусова надежды героев на перемены не отсекаются «по кусочку», а убиваются в зародыше. Отсюда – никакого двора, где, согласно авторской ремарке, «солнечно, весело», и никакого оживления в интонациях именинницы Ирины (Лаура Пицхелаури), а грубое, насмешливое, троекратно повторенное батарейным командиром Вершининым (Олег Андреев) «Я из Москвы» уже в первом акте ставит на «московской» мечте жирную точку.
Все раздумья и колебания, все сомнения и метания персонажей освобождены от телесной оболочки их носителей и выставлены напоказ. Получается психоанализ наружу, многократно усиленный звуковой партитурой спектакля (о музыкальной составляющей в постановках Бутусова впору писать серьезную исследовательскую работу), бессчетными переодеваниями, повторениями одних и тех же сцен.
Предельная сосредоточенность на себе разобщает сестер, и в процессе диалога, взаимодействия каждая так и остается «вещью в себе». Мыслит, думает только о себе, в одиночку творит собственный «реквием по мечте». В отрешенном облике, странной повадке Ольги Муравицкой (Маша) – обреченность и мрачная безысходность. Актриса демонстрирует виртуозную пластику, делающую ее похожей на большую механическую куклу, выполненную мастером-кудесником. Кукольными, неживыми кажутся и мертвенно-неподвижные глаза Маши, Ирины, Ольги (Анна Алексахина), да и сами чувства по мере развития действия становятся все более выхолощенными, словно все уже давно прожито, пережито, произошло...
Та же холодная «сталь» и в остановившихся глазах агрессивно наступающей на жизненное пространство сестер Наташи (Анна Ковальчук), у наделенного почти что демоническими чертами Соленого (Илья Дель)… Тексты от сцены к сцене становятся все более чеканными и безэмоциональными, бесконечная «фантасмагория» достигает своего апогея, и в сплошном «дежа-вю» вдруг ясно проступает осознание, что дело вовсе не в злом роке, не в общественном миропорядке, не в стечении обстоятельств, на которые так принято (и сегодня) уповать. Отгадка-то кроется в словах Андрея (Виталий Куликов): «Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны?..»
И как знать, возможно, именно эту непреложную истину, а вовсе не изысканность формы, не в силах понять и принять «традиционный» зритель…
СВЕТЛАНА РУХЛЯ
